Сумерки зимы
Шрифт:
– Нет ли у нее способа связаться с…
– Фримен! – объявила Тремберг, сворачивая направо за зданием «Гримсби Телеграф» на видавшую лучшие времена улицу с витринами в уныло-старомодных рождественских гирляндах. – Место, где рождаются мечты.
В набухающих сумерках пунктиры неоновых вывесок и мигающих цветных огоньков, заколоченные витрины и покрытые граффити ставни показались Макэвою перенесенными сюда из какой-то страны Варшавского договора. К убогости Гулля он уже привык, а этот городишко видел впервые. Новые картины упадка и бедности, апатии и болезненного
– В конце улицы, – сказала Тремберг.
Миновали разверстый зев рыбного рынка, качающиеся вывески и облупившиеся фасады трех пабов. Макэвой принюхивался, ожидая уловить запахи трески, пикши, может, палтуса… Ничего. В воздухе не было даже привкуса морской соли. Только тяжелый дух жареной картошки и автомобильных выхлопов. И вокруг лишь снег, тьма да запертые двери магазинов, прячущиеся в черных тенях.
– Вот заведение Шарон. – Тремберг ткнула пальцем в белое здание с черной дверью, у которой толпились куряки, пританцовывая от холода, сплевывая да выпуская струи дыма. – А там «Уилсоне». Свет есть. – Она смотрела на здание чуть впереди, зажатое между магазинчиком поношенной одежды и булочной. – Добрый знак.
Сбросив скорость, Тремберг свернула в парковочный закуток у паба. На миг прикрыла глаза, прежде чем вырубить зажигание. Затем открыла и медленно повернула голову. Макэвой смотрел на закрытую входную дверь.
– Энжелы здесь может и не быть, – пробормотал он.
– Верно.
– Она может быть где угодно. Выпивает. Встретилась с мужчиной. Отправилась за покупками к Рождеству…
– Да.
– Шансы на то, что она здесь…
– Невысокие?
– Почти нулевые.
– Раз уж мы тут, можно и пропустить по стаканчику…
– Пинту «Басса»?
– Пинту «Басса», точно.
Они переглянулись, убеждая себя, что верят в эту ложь.
Макэвой открыл дверцу, и в нее тут же с силой вцепился ветер, обжег лицо холодом. К тому времени, когда Макэвой с трудом выкарабкался из крошечной машины, Тремберг уже дергала за липкую латунную дверную ручку и носком ботинка колотила в дверь паба.
– Закрыто, – процедила Хелен. Нащупала в темноте прорезь для писем, наклонилась к щели, откуда вытекала тонкая полоска желтого света. – Полиция! Мы из полиции!
Приложила к щели ухо.
– Есть что-нибудь? – спросил Макэвой.
Скривившись, Тремберг обернулась к нему:
– Непонятно. – Раздраженно взмахнула рукой, словно призывая ветер стихнуть. – Ничего не слышу. Сам попробуй.
Хелен отодвинулась, и Макэвой прижался к прорези ухом, затем губами и крикнул:
– Энжел Мартиндейл! Вы здесь? Откройте, полиция!
Этот звук ни с чем не спутаешь. Человеческий голос. Полный ужаса. Гортанный, животный стон бескрайнего, безликого ужаса.
Тремберг тоже его услышала, но тут же отвлеклась, оглянувшись на курильщиков, прежде топтавшихся у «Медведя». Теперь они брели в их сторону, привлеченные надвигающимся скандалом.
Хелен хотела предложить Макэвою выбить дверь, но тот уже разбегался для удара. Сорвавшись с петель, дверь упала
Он приподнялся, опираясь на рухнувшую дверь, зазубренная щепка вошла в ладонь.
– Сержант!
Тремберг дернула его за локоть вверх. Они стояли на дощатом полу, в лужице снежной слякоти, моргали, привыкая к свету. В пабе было пусто. Какие-то пакеты с логотипами магазинов привалились к барному табурету, на стойке грязные бокалы. Макэвой машинально взял один.
– Есть кто?
И тут снова раздался стон.
Макэвой огляделся. Рванулся вдоль барной стойки, цепляясь за начищенный медный поручень, и замер, увидев на полу за стойкой неподвижное тело.
– Хелен! – Взгляд его наткнулся на нишу с дверями, ведущими в туалеты. – За стойкой!
Сам же, так и не поставив пивной бокал, бросился к нише. Справа – женский, слева – мужской. Макэвой пинком распахнул дверь женского туалета.
Полоса неонового света под потолком заливала помещение сумеречной синевой. Напротив двери – треснутое зеркало, дверцы обеих кабинок приоткрыты.
В центре на полу лежала Энжи Мартиндейл, судорожно извиваясь. Юбка задрана до пояса, легинсы скатаны вниз по щиколотки. В неестественном освещении кровавое месиво лобка казалось смолисточерным провалом. Лицо закрыто ладонями, сдавленные всхлипы прорывались сквозь пальцы.
Макэвой окаменел. Картина была абсолютно ирреальной, точно все происходило не с ним, а с кем-то другим. Лицо заливал холодный и липкий пот, будто он внезапно пробудился от ночного кошмара.
– Т-там…
Окровавленным пальцем Энжи Мартиндейл слабо шевельнула в сторону кабинок.
Макэвой наклонился к ней, пытаясь уловить ее призрачный шепот.
И тут с перегородки между кабинками спрыгнул человек, с ног до головы затянутый в черное, на голове – маска с прорезями. Корпус наклонен вперед, одна нога чуть согнута в колене, другая приподнята, будто он изготовился к следующему прыжку. Макэвой завороженно смотрел на него. Время точно замерло, мир съежился до одного мига. До подошвы ботинка, медленно и неумолимо надвигавшейся на него.
В последнюю долю секунды Макэвой успел податься назад. Ботинок пролетел мимо его лица, но увернуться совсем не удалось. Человек врезался в Макэвоя, припечатал к стене, вышибая воздух из легких.
От удара о кирпичную стену в глазах Макэвоя все поплыло, он заскользил в черную патоку забытья. Бокал выскользнул из ослабевшей руки, со звоном упал на каменный пол. Звон эхом отозвался в голове, возвращая сознание. Из носа хлестала кровь. Перед глазами кружилось разноцветье всполохов.
Он не сразу понял, что держит кого-то. Что в его руках отчаянно извивается человек, вновь и вновь вонзает локти в его ребра, со всей мочи молотя тяжелыми ботинками по его ногам. Человек в маске судорожно пытался вырваться из объятий, в которых Макэвой сжал его, теряя сознание.