Супружеская жизнь
Шрифт:
Так как проблема именно в детях, поговорим о них. Будем откровенны: меня они страшно раздражают. В детях вся сила Мариэтт, и в них же моя слабость. Я знаю это. Чем чаще я отсутствую, тем больше она их перетягивает к себе. Они уже не грудные младенцы, но жене хочется все еще видеть их прежними, очаровательными малютками. Когда мне было семь лет, мама сказала:
— Выпадет первый молочный зуб — и настоящее детство кончается.
По мнению Мариэтт, я плохо расслышал: детство кончается, только когда выпадет последний молочный зуб. До семи или же до двенадцати лет? Ведь это большая разница! Я возражаю. В беседах на эту тему я веду себя агрессивно. Если рассматривать воспитание так, как его понимают Гимарши, если не навести тут настоящий порядок, то мои сыновья станут такими же, как Эрик, а мои девочки — такими же, как Рен. Что за дети, они никогда не хотят есть за обедом, а все потому, что Мариэтт позволяет им рыскать по шкафам. Дети обожают рисоваться: ведь всеми их выходками
Как-то раз за воскресным обедом, сразу после сладкого, у Ивонны началась икота.
— Считай без перерыва до пятидесяти, — говорит Габ.
Мамуля бросает монету в сто франков за шиворот несчастной, и та вскрикивает:
— Ой! Какая холодная!
Но не теряет самообладания, оставляет выпавшую монету у себя.
— Спасибо, мамуля… Ой, опять!
Дают ей чашку холодной воды, чтобы выпила разом, потом капельку уксуса на кусочке сахара. Напрасный труд. Ой, ой! Вся семья огорчена. В таком состоянии малышку нельзя взять с собой в гости к тетушке Мозе. Девочку оставляют с Арлетт. Но не беспокойтесь, как только мы отправимся к тетушке, икота у Ивонны пройдет.
Такая же история происходит и в дни, когда надо писать в школе диктант, в этих случаях вовсю процветает головная боль, этот профилактический прием приносит успех, если не вмешиваюсь я. Есть и другой прием — подчистка отметок в дневнике. Но трепка, полученная Лулу — от меня, конечно, — так огорчила его мать, что она теперь старается предвосхитить наказание и первая просматривает дневник. В случае нужды она сама сотрет плохой балл и впишет подходящий. Как-то раз в порыве вдохновения Мариэтт даже переделала двенадцать на двойку — столь блестящая отметка по правописанию для Никола была необычной.
Нет, для нее положительно все, как говорил Гомбровиц, рассматривается с точки зрения детей. У меня в ушах звенит от этой ее интонации счастливой собственницы. Когда надо отправлять детей в школу, начинается обычное сюсюканье:
— Моя Ивонночка, девочка моя, забыла поцеловать мамочку!
Эти проводы и встречи происходят четыре раза в день. Если добавить к ним утреннее вставание и вечернее укладывание в кроватки, то вот уже шесть сеансов бесед этого рода, помноженные на восемь щечек для поцелуев. Это еще один аспект коэффициента — о коэффициенте смотрите выше.
Впрочем, можно подметить еще одну особенность: Мариэтт сама зовет себя в третьем лице — мамой — при детях.
— Нет, оставь, мамочка тебе это сделает.
Она уже третье лицо, лицо, их обслуживающее. Что же касается имени, то даже между нами оно отмирает. Она зовет меня к столу:
— Ты идешь завтракать, папочка?
Я тоже всего лишь анонимный персонаж, обозначаемый только по его функции, естественно вторичной, вытекающей из первичной функции, что, впрочем, ни разу не побудило Мариэтт позвать меня:
— Ты идешь завтракать, муженек?
Итак, всепожирающая, всем пожираемая, одержимая властной заботливостью, превращающая начищенное до блеска донышко каждой кастрюльки в собственный ореол, Мариэтт так безупречна — увы, так безупречна! — в сравнении со мной, грешником, и так незаменима, и знает это, и делает все, чтобы быть таковой, и сама она того не знает, что все это лишь ее оборонительное оружие. Разве я могу не признавать ее беспощадное самопожертвование?
Я собираюсь уходить. Комок подступает к горлу, отпускает и снова подступает. Задержи же меня, Мариэтт! Ты мне не опротивела, нет. Ну сделай же что-нибудь. Тебе надо немного похудеть. Пойти к парикмахеру. Подкрась губы, подведи глаза. Полроси у радуги
Нет, этого не будет. Я смотрю, как она трудится на кухне. В домашнем платье. Растрепанная. Платье сидит мешком. Она чистит морковку. Я медленно надеваю плащ. Ты не знаешь, толстушка, куда я направляюсь? Идет дождь. Такой уж город Анже: зимой в нем льют дожди и снег лежит недолго, так что нельзя шаг за шагом проследить путь неверного мужа.
Это сущее безумие, я знаю. Анже, как и многие провинциальные города, состоит из площади — она именуется площадью Сборов, что говорит само за себя, — двух бульваров и четырех или пяти главных улиц, по которым прогуливаются жители, перед тем как отправиться спать, на другие улицы, так и остающиеся окраиной. Если вы не врач и не дантист, чья профессия позволяет принимать кого-то у себя в кабинете, то, значит, для свиданий вам надо уходить из дому; встречаться постоянно с девушкой так, чтоб никто об этом не узнал — дело далеко не простое. И вы сразу поймете причины, по которым житель Анже остается верен своей жене в радиусе десяти километров. Гостиницы сосредоточены в центре города, туда пойти немыслимо: это все равно что публично объявить о своей связи. Также немыслимо снять меблированную комнату или какую-нибудь тайную квартирку — хозяева обязаны заявлять о своих жильцах, да еще извещать налогового инспектора, вот из-за этих бумажонок вам никуда не скрыться от бдительности тысячеоких соглядатаев. Остаются гостиницы в Сегре, в Сомюре и деревни с их гостеприимными живыми изгородями; там в хорошую погоду, если крестьяне не жнут и не сеют поблизости от вас, можно заняться тем же, чем занимаются птицы, кролики или бродячие собаки, тоже на лоне природы. Но прежде чем улететь на крыльях мечты, надо долго добираться по грешной земле. Что ни говорите, автомобиль действительно упростил наши нравы. И все же будьте осторожны! Не поджидайте свою даму в центре города, а главное, каждый раз в одном и том же месте: это быстро заметят. Уезжайте подальше. Увы, пригородная зона все расширяется, люди жаждут обзавестись там хижиной для воскресного отдыха. Стало быть, у вас должно быть время в запасе; и молите бога, чтобы ваши свободные часы совпали со свободным временем вашей подруги, а чтобы узнать это, надо заранее осторожно позвонить ей по телефону.
Дождит. Я поставил машину перед домом Э 5 на улице Сент в Дутре. Жду Анник. Чтоб дойти сюда, ей придется совершить довольно долгую прогулку. Под дождем. Придет ли она? Место встречи мы выбрали в прошлый раз — дней десять назад. Я не мог позвонить ей, чтоб подтвердить наш уговор. Ее отец слишком хорошо знает мой голос, а ее голос знаком всем у нас дома. Не помогает, а, напротив, мешает то, что мы соседи, к тому же родственники. Во сто раз лучше было бы жить далеко друг от друга и вовсе не иметь родственных связей. По большей части она приходит в суд и вызывает меня в вестибюль. На этот раз не пришла.
Пять минут опоздания. При такой погоде это нормально. Впрочем, она никогда не бывает точной. Она приходит через раз, и мне трудно ее винить. С тех пор как она в Анже (прошло всего лишь четыре месяца), с тех пор как я в связи с ней (прошло только два месяца), она изучает право (мне это очень нравится — еще одно родство), ходит на лекции (это мне нравится меньше — там полно молодых людей, ее ровесников) и много развлекается по вечерам (это мне уж совсем не нравится). Все еще моросит дождь. Придет ли? Который раз я задаю себе этот вопрос: ну почему же нет, после того что было? Мне надоело видеть ее только при свидетелях, чуть не на пороге наших домов, я не мог ничего ей сказать, не мог хотя бы поймать ее взгляд, и в прошлую пятницу, доведенный до отчаяния, я подловил ее у входа на факультет, и, когда она крикнула для отвода глаз, чтобы никто из ее товарищей не мог чего-нибудь вообразить: «А вот и мой кузен!», я сразу подумал, что вряд ли мне посчастливится еще раз раздеть ее. Она казалась очень смущенной и была заметно удивлена. Приключение в дни летнего отдыха… Нет, нет, она так не сказала, только вполголоса бросила:
— У меня всего секунда, Абель, не больше. Сейчас лекция…
И все же согласилась пройти со мной несколько шагов по улице. Пока шли, смотрела себе под ноги, на свои крохотные туфельки, гвоздившие асфальт тонкими, неустойчивыми каблучками. Я мог бы поклясться, что для нее это уже дело решенное. Но я также мог бы поклясться и в другом — хоть она и считает себя совершенно свободной, ей немного стыдно передо мной и у нее не хватает мужества сказать мне откровенно: «Все было очень хорошо, Абель, но такое не повторяется». Ведь это означало бы: «Знаешь, я легко уступаю». К тому же адвокат Бретодо, черт возьми, так усердствовал, превзошел самого себя и говорил, говорил, говорил разное, всякое и напирал на то, что он больше не может так жить, что он лишился сна, что он совершенно не знает, к чему это его приведет — ни к чему, — и тем хуже! Или бог знает к чему — и тем лучше! И уж, во всяком случае, чем потерять ее, свою девчонку, он с легким сердцем все пошлет к чертям — и дом, и семью, и суд.