Супружеская жизнь
Шрифт:
У англичан есть восхитительное слово holidays, то есть «райские дни». В «Клубе 49» мой конек — этимология, и я подчеркнул в одной статейке нашего тощего журнальчика (пышно названного «Луарское обозрение»), что слово «вакации» мы употребляем во множественном числе, которое из-за смыслового сдвига весьма отдалилось от своего единственного числа. Вакации, вакантный, вакуум — главное, конечно, в уходе от повседневности.
Увы! Детям легко, они разом все забрасывают: дом, привычки, школу, а родителям не так просто: за исключением случаев развода, они обязаны все время заниматься этими самыми детьми, и бремя супружества поневоле удваивается. Весь год я мечтаю о передышке, мечтаю о том, когда же смогу сбросить с плеч адвокатскую мантию, а заодно с нею все заботы. Но я
Ибо здесь символом веры является принцип — прежде всего дети, и уж тут пощады не жди. Наши обожаемые малыши, которые никак не продерут глазки, когда пора собираться в школу, здесь, в Кибероне, вскакивают ни свет ни заря. И никому больше не удается заснуть: все восемь деточек кричат вокруг, все восемь топают и скачут. Кстати, так ли уж необходимо одевать младших? Они вполне могли бы и сами управиться со своим туалетом. Шорты на резинке, рубашечки легкие, сандалии на плетеной подошве — разве четырехлетний ребенок не в состоянии натянуть все это сам, к тому же дочки Габ выросли и могут помочь малышам. Но Мариэтт посчитала бы это позором для себя.
— Все равно пора вставать, — замечает она, — ведь еще нужно покормить их завтраком.
Снова предлог. Мартина и Алина сами могут это проделать. Франсуаза Турc, которая отдыхает с детьми в Карнаке, установила такой порядок: завтрак готовится с вечера и она оставляет его на подносе. Я предложил последовать этому примеру. Услышал в ответ:
— Холодный завтрак? Ну, знаешь, это уж самое последнее дело! Франсуаза одна, ее можно понять…
Ну значит, я ничего не понимаю. Раз наши женщины живут все вместе, они могли бы сменять друг друга. Но нет, они встают все разом, эти мамаши, нуждающиеся в покое, предоставляя Симоне, Арлетт и Анник в ее палатке спать до бесчувствия. По утрам у нас постоянная суматоха, суета, толкотня: вот это твое, это мое, один ищет мыло, другой полотенце, третий — место в уборной, бегают с мокрыми руками в незастегнутых пижамах, босоногие, с всклокоченными волосами, спорят, ссорятся, один задрапировался в покрывало, как римский патриций в свою тогу, другой приделал себе бороду из седого шиньона мамули. Наконец-то сели за стол, съели разом по четыре хлебца, уничтожили бог весть сколько кружек молока. Хватает мамашам забот с утра.
Хватает забот и после. Дома мамаши беспрерывно настороже, на чужой территории тем более — ведь сколько там опасностей: огромные лужи, скверные друзья, острые камни, терновник, картины, которые детям нельзя видеть… Требуется усиленное внимание. А кроме того, вы уверены, что эти малыши знают, чем им заняться? Ну, скажете вы, они будут знать, если им внушить, что они должны сами себя занимать, да если б у них было поменьше игрушек и телепередач, подрывающих их фантазию. Пока не откроется «Клуб Микки», мамашам приходится организовывать игры. Кажется невероятным, что эти девочки и мальчики бросают все, все свои сокровища, и куколку Барби с десятью платьями, и телеуправляемый танк с вращающимися пушками, чтоб с энтузиазмом заняться такими допотопными забавами, как «желтый карлик» или «игра в мнения». Специальность мадам Гимарш — «гордиев узел» — вызывает споры. Сделать за одну минуту самый сложный узел, передать его соседу, а он вам отдаст свой и выиграет в том случае, если развяжет ваш узел быстрее, — это по справедливости нуждается в особых условиях: надо, чтоб веревочки были обязательно одинаковыми и чтобы пальцы у всех детей имели одинаковую сноровку. Двойняшки протестуют. Тогда начинают играть в «да и нет не говорите». Но кивок Жюльена, которого допрашивают с коварством, бесит Катрин, и она вопит:
— Ты же сказал — нет!
— Неправда, — кричит Жюльен, — я просто поворотился к мамуле.
Следовало бы поправить: «Ну что ты, Жюльен, надо говорить: „Я повернулся к мамуле“». Но наши организаторши непоколебимо убеждены, что не стоит придираться
— Да что там говорить, их невозможно оставлять одних, — ноет Габ уже в сотый раз.
Во вторую половину дня будет легче. Запирают дом. Для тех, кто ушел один, ключ прячут под отстающую плитку на крыльце. Женщины идут к морю мощным отрядом, но ни одна не пойдет в воду, пока мамуля не подаст сигнал по своему хронометру; к положенному сроку она еще прибавит для безопасности добрую четверть часа. Габ и Мариэтт купаются недолго, но остаются в купальных костюмах, чтоб заполучить коричневый загар, который будет оттенять белые полоски, закрытые бретельками. Они бдительно следят за детьми. Глубина, на которую имеют право в четыре года или в шесть лет, измеряется по уровню погружения в море соседних взрослых купальщиц. Слышно, как Габ вдруг кричит, ее южный акцент и лексика просто расцветают на солнце:
— Тю! Они слишком глубоко зашли! Мариэтт, видишь ту дылду, что купается рядом? Ей и то по горлышко!
Вся детвора возвращается, со всех течет вода. На всех сразу накидывают полотенца, ведут мальчиков под один тент, девочек — под другой, и женская команда бурно принимается за работу. Мариэтт вытирает, Габ растирает, мамуля наставляет:
— Нечего, нечего, надевай свитер. Да поживей!
Полковник (если он в это время не разделяет радостей мужской команды — Гимарша-старшего, Гимарша-младшего и кузена, устроившихся с удочками на набережной Пор-Мариа) злится и ворчит:
— Уверяю тебя, даже на экваторе они бы кричали, что море холодное!
Я хожу за ними, стараясь изо всех сил, чтоб они меня не замечали. Но не удается. Все же меня прощают.
— Когда у Абеля свободное время, — говорит Мариэтт, — он не знает, куда себя деть, чем заняться.
В общем, такой же ребенок! Сказать по правде, я был бы рад где-то побродить, переменить обстановку, поехать в другое место. У меня нет призвания к игре в кубики, как у Мариэтт; отдых обеспечивает семьям большую близость, ибо это время они вместе со своими детьми и всем своим племенем проводят в толпе себе подобных. Если б мне предоставили свободу действий, я бы знал, как использовать свободное время (по-своему, конечно). Но ведь речь идет лишь о том, что подходило бы для меня (да и то не обязательно) и вместе с тем подошло бы и для моей жены, для моих сотрапезников и, главное, для детей, «так мечтавших побыть наконец с папой». В отпуске находится только адвокат. Но не я сам. Гимаршам даже в голову не придет, что в семье бывает необходимо отдохнуть друг от друга.
Что, от этого сердце остановится, что ли, или легкие перестанут дышать? Нет, безусловно, отдохнуть порознь полезно. А раз так не получается, то отец семейства, пока* еще слишком белокожий, но волосатый, ожесточенно роется в полужидком песке, снова и снова осыпающемся в ямку, рядом с которой должен возникнуть форт звездообразной формы, изобретенной еще Вобаном. Хотя опыт учит, что с помощью фашин из морских водорослей и редутов из гальки этот форт продержится не больше, чем четверть часа, и исчезнет с первым приливом.
Увы! Я полон почтения к человечеству. Заставляю себя трудиться еще пять минут и усердствую изо всех сил. Заканчиваю, и как раз в этот момент налетает волна. Следовало бы принять участие во всеобщем волнении.
— Башня! — пищит Жюльен. — Скорее, дядя Абель, почините-ка ее.
Но дядя Абель уже направился к тентам и вдруг поворачивает туда, где идет игра в гандбол, всегда собирающая самых приятных завсегдатаев пляжа. Тут полно молодых стройных фигур с оголенными плоскими животами, с классически чистыми линиями груди, узкими бедрами. Нередко тут встретишь и нашу третью команду: Симону, Анник, их приятельниц и друзей, иной раз приходит Арлетт — перебежчица из группы вязальщиц, бывает тут и Роже — перебежчик из компании рыболовов. Если игроков не хватает., зовут и меня. От моего спортивного прошлого у меня сохранилась некоторая сноровка.