Суровая путина
Шрифт:
Аниська потянулся, спрыгнул в воду. От хаты к берегу шел отец. Аниська помог уложить сеть. Оттолкнув каюк от причала, Егор взобрался на корму, взял весло, служившее вместо руля.
— Наддай! — тихо скомандовал он.
Аниська налег на весла. Ему было приятно слушать строгий, спокойный голос отца, исполнять его приказания. Это бывало только в дни семейного мира, когда Егор был трезв и молчалив. В эти дни он бывал по-своему добр, рассудителен и сговорчив. Но приходило время, когда Егор напивался, сначала крыл матерщиной
Набуянившись, валился куда-нибудь в угол, засыпал мертвецким, долгим сном.
После этого наступали долгожданные дни мира и спокойствия, в которые семья Карнауховых отдыхала.
Сегодня Егор был особенно сдержан и молчалив, но лицо, тускло освещенное месяцем, было угрюмым и предвещало недоброе.
«Подходит время… Скоро запьет!», — подумал Аниська, и ему стало скучно.
Устало передохнув, он поднял весла.
На берегу, против Спиридоновой хаты, засуетились тени. Аниська легонько свистнул.
— Подворачивай! — донесся из полумрака сиплый бас.
— Чего подворачивать? Наладились там и отчаливайте, — крикнул Егор. — Постой, Анисим, не греби.
От берега откололась темная краюха, быстро двинулась навстречу.
Подплывшим каюком управлял Илья Спиридонов. Неуклюжей глыбой развалился он на корме, небрежно сжимая подмышкой конец весла.
За веслами сидели Васька и кряжистый коротконогий балагур, злой пересмешник Панфил Шкоркин. Четвертым был Семен Аристархов. Трескуче кашляя, сидел он на корточках и выплескивал из каюка воду: каюк был стар, швы его пропускали воду.
Каюки глухо стукнулись бортами. Илья выпрямился во весь свой саженный рост, перелез к соседу.
— С добрым утром, кум! — весело поздоровался он. — Раненько спохватились мы с тобой, да неизвестно, поймаем ли чего.
— Чего доброго, а бычков наловим. Справа наша важнейшая, Выдержит пудов на двести, — усмехнулся Егор.
— А вы думали, как в законном рыбалить, — просипел со спиридоновского каюка Панфил. — Наше дело штаны мочить в колдобинах да бычков ловить. А по кутам пускай Емелька Шарапов рыбалит.
У Панфила была привычка часто прерывать свою речь неуместным смехом, отчего казалось, что Панфил издевается над самим собой. Упомянув о крупном хуторском волокушнике Шарапове, он коротко, дурашливо хихикнул.
— А кто же тебе мешает в шараповскую ватагу приставать? — насмешливо спросил Егор.
Панфил долго беспричинно смеялся, потом махнул рукой.
— Не хочу я, будь он проклят. Он с ватажников все жилы вытянул, а с пихрой душа в душу… Чужими деньгами откупается.
Было уже совсем светло, когда рыбаки приехали в Терновой затон.
Восток розовел все ярче, разгорался. Затон уходил к морю ровной зеркальной дорогой. Ветер затих, камыши стояли неподвижной сплошной стеной.
— Эх, и погодка! — восторженно воскликнул Егор. — Навались, селедочка, не обходи нас, грешных.
— Погодка, только в запретном сыпать, — с сожалением вздохнул, разминая руки, Панфил.
Егор и Илья сбрасывали сети.
Сначала высыпали ветхую, трещавшую по всем швам сеть Егора, потом еще новую и крепкую Ильи Спиридонова.
Аристархова и Ваську высадили на топкий, непролазный берег подтягивать концы. Аристархов сбросил штаны, бродил у берега, тонконогий, похожий на огромную цаплю.
Аниська, свесившись с кормы, держал струной натянутое тягло, слегка отпускал его, выравнивал, пробуя, правильно ли легло под водой полотнище сети. Иногда он ощущал в руках упругое сопротивление. Незримая сила могуче давила на сеть. Аниська, замирая, думал, что это идет, натыкаясь на ячейки, сельдь.
Подгребая к берегу, работал веслами Егор. Илья гонял каюк на середину испода, удерживая и выравнивая легшую полукругом цепку поплавков. Горбясь под смолистой бечевой, натуживаясь и кряхтя, вышагивали по росистой грядине Васька и Панфил. Широко раскрыв рот, задыхаясь, шел в тягле Аристархов. Встающее из-за камышей солнце светило ему в лицо. Обливаясь потом, он все чаще, нетерпеливей озирался на суживающуюся петлю поплавков.
Через полчаса сеть мокрой копной легла на берег. Улов оказался ничтожным: сельдь пересчитали поштучно, уложив на дно спиридоновского каюка.
Поддерживая мокрые сползающие штаны, Панфил, зябко крякнув, подпрыгнул, ехидно заметил:
— Вот тебе и срыбалили в законном, сучок ему в дыхало! Хе-хе… Порадуем прасола — нечего сказать.
— Черти б его забрали с такой радостью! — выругался Илья. — Сели в лужу в этом году с селедочкой. Обанкротились.
Аристархов подошел к каюку, дрожащими руками взворошил сельдь.
— Да тут, ребята, и делить нечего, ежели другой такой улов будет. Вам между собой еще так-сяк, у вас какая ни есть справа, а мне…
Аристархов закашлялся, пряча искаженное обидой и разочарованием лицо.
— Ничего, Сема, сколько поймаем, столько и разделим, — успокоил соседа Егор.
— Да ты не канючь, хвороба несчастная, — насмешливо вставил Панфил. — Вторую тоню разве такую вытащим? Два каюка нальем доверху. Я лично тебе каюк рыбы отдаю… Понял?
Панфил засмеялся, но никто не поддержал его шутки.
Улов был, действительно, жалок, и после слов Аристархова всем стало особенно ясно, как ничтожен лов в законной полосе.
В мрачном раздумье над незавидной судьбой товарища прошла минута. Вспомнив про леваду, про вырученные когда-то Семеном снасти, Егор решительно двинулся к каюку, став на корме, поднял руку:
— Ребята! Вот тут пять сотен с десятком. На четыре пая по сто двадцать пять. Пусть берет Сема мою долю и шабаш, я с другой тони возьму. Согласны?