Суть времени. Том 4
Шрифт:
И тогда еще и еще раз по-другому вслушиваешься в дантовские строчки:
Я увожу к отверженным селеньям, Я увожу сквозь вековечный стон, Я увожу к погибшим поколеньям. Был правдою мой зодчий вдохновлен: Я высшей силой, полнотой всезнанья И первою любовью сотворен. ДревнейЭто очень специальная картина ада.
Люди должны понять, что их… не знаю, как папы и мамы, но дедушки и бабушки или прадедушки и прабабушки хотели построить рай на земле, и ничего плохого в этом нет. А в наказание за это дерзновенное желание здесь строят ад. И строят его на определенных основаниях, взятых из классической доктрины Модерна и освобожденных от всего, что в Модерне было идеального. Прежде всего, от развития, от восхождения.
Итак, это мир, в котором нельзя быть добрым.
Это мир, в котором нельзя сострадать.
Это мир, в котором нельзя быть вместе с другими.
У меня есть очень интересный знакомый с либеральными убеждениями, который внимательно следит за дискуссией по поводу советского. И настаивает, что советское надо обязательно реабилитировать, очень нужно, чтобы оно было реабилитировано. Я спрашиваю: «А почему?»
«Понимаете, — отвечает он, — должна быть какая-то историческая территория, смысловая территория, на которой не стыдно, не позорно говорить всерьез об общественном благе. Потому что на той территории, где мы сейчас живем, — смысловой, идеологической, культурной — стыдно и даже позорно всерьез говорить об общественном благе».
Итак, это мир, в котором стыдно и даже позорно говорить всерьез об общественном благе.
Это мир разделенный, в котором нельзя быть вместе с другими. И так он построен был еще с Модерна, восхищенного возможностью дробить, дробить и дробить традиционное общество, в котором есть связи с другими.
Это мир, в котором, по большому счету, уже не остается места дружбе и солидарности.
Это мир, в котором любовь крайне проблематична именно как любовь, то есть как что-то, имеющее корни на небе. «Не возлюбил бы так тебя, не возлюби я честь превыше».
Корни в том, что превыше. Любовь низведена к привязанности, к влечению, но она уже не есть в этом смысле любовь.
Это мир без восхождения. Потому что в Модерне-то восхождение есть. Оно остается. Модерн тянется к прогрессу и гуманизму… Здесь же это все убрано. Наша территория — это территория, на которой глумление по поводу гуманизма стало нормой. А что касается прогресса, то мы видим, что с ним происходит. Даже эта линейная и ущербная форма восхождения и то отменена. Значит, это мир без восхождения, который резко превращается естественным путем в мир нисхождения.
И это мир, где, в конечном счете, прославляется порок.
Все это мир, в котором данной субстанции придется жить. Но по отношению
Тут не сосуществовать нужно. Тут можно только спасаться. Я снова подчеркиваю, что я использую это слово не в классическом религиозном смысле. А именно в том смысле, в каком оно может быть адресовано и светским, и религиозным людям с одинаковой силой.
Речь действительно идет о спасении. Что это такое и какова вытекающая из этого самая сермяжная, самая сиюминутная социальная практика — об этом мы поговорим в следующем выпуске.
Выпуск № 37. 18 октября 2011 года
В музыке, в драматургии — везде финал это нечто особенное. То есть все, что в пределах произведения осуществляется, разворачивается во времени, наконец, должно собраться в какую-то одну точку с тем, чтобы было понятно, для чего обсуждалось то, что обсуждалось.
Повторяю, это касается чего угодно. Это общая теория композиции. И цикл телевизионных передач имеет те же закономерности, которые имеет любая другая форма: музыкальная, художественная, литературная и так далее.
Итак, нам вполне уже пора обсудить, а, собственно говоря, зачем нужны все эти рассуждения, что они собой знаменуют, к чему на практике обязывают, какой имеют смысл за рамками того, что можно назвать изложением совокупности некоторых мыслей человека, обладающего своими представлениями о происходящем.
Давайте в связи с этим посмотрим, с чего все началось. И, может быть, тогда станет яснее, чем все должно завершиться к финалу цикла передач «Суть времени».
На протяжении долгого времени я достаточно последовательно излагал некую совокупность идей. При этом все излагаемые мною идеи всегда, и это легко проследить, содержали в себе и высокоабстрактные уровни, и уровни совсем практические (что именно означает то или иное событие, взорвавшее нашу общественную жизнь). Были также уровни промежуточные. И вот так вот эта сложность нарастала.
И всегда наличие некоторых высших уровней сложности вызывало раздражение у нормальной патриотической публики.
«Вот здесь есть и так для нас достаточно сложные, но все-таки относительно простые вещи, и вот Сергей Кургинян что-то нам по этому поводу рассказывает, делится какими-то своими дельными соображениями… Ну, и слава богу. Ура! Ругает тех, кто нам не нравится, хвалит тех, кто нам нравится, все нормально. И этого вполне достаточно.
А зачем дальше громоздить всю эту вертикаль смыслов, нам неясно. Начиная с какого-то уровня, мы перестаем это понимать, а далее возникает следующий уровень, на котором нам начинает казаться, что это все более чем сомнительно… Ну, а если он на какие-нибудь совсем высокие уровни поднимается, то, в лучшем случае, нужно сквозь зубы сказать, что это какое-то масонство, а в худшем — чего-нибудь почище. А лучше бы всего этого вообще не было…