Сутки по командирским часам
Шрифт:
— Миша, ну что я могу? «На всякий роток не накинешь платок»!
Приближались летние каникулы. Для мальчишек время веселое и беззаботное, а для Михаила Петровича — страдная пора. Его последний заказчик, Vip — персона, которому он со своей бригадой строил не то царский терем, не то — средневековый замок, торопил во всю. А тут еще вечное Тимкино озорство.
На «последнем звонке» Сенька и Тимка умудрились спрятать школьный колокольчик и вручить первоклашке ботало для коровы. Девочку должен был нести на руках выпускник, с которым у мальчишек были свои счеты. Он гонял их с тарзанки.
Злоумышленников
Директор потом кричал, что это не просто детская шалость. Это сознательный срыв многолетней школьной традиции! Классная руководительница Вера Павловна с пунцовыми пятнами на лице и шее согласно кивала головой, но потом говорила, что дети, безусловно, этого не хотели. Вероятно, они думали, что так последний звонок будет звучать громче.
— Да, мальчики? — спрашивала она у малолетних нарушителей школьного порядка, которые стояли молча, опустив головы.
Наконец был вынесен окончательный приговор: обоих «преступников» лишить поездки в Дом-музей их знаменитого земляка поэта Сергея Есенина. Вместо этого обязать провести генеральную уборку в своем классе.
Домой в свой последний рабочий день Тимка и его друг возвращались под конвоем Сенькиной матери и трудовика. Вначале их провели к Зинаиде Васильевне, где мальчишки полчаса слушали, что думают об их поведении обе женщины. Потом каждый получил свою индивидуальную порцию нотаций у себя в доме от Сенькиного отца и Михаила Петровича… Но мотив их «ужасного» поступка, увы, так и остался для взрослых непонятным.
На следующий день, когда Тимка и Сенька возвращались домой, после того, как отодрали жвачку, прилепленную к разнообразным поверхностям двадцати восьми столов и помыли пол в классе, настроение у них было скверное.
— Ты че? Переживаешь, что тебя на экскурсию не берут? Забей! Я так даже этому рад. Мне не в кайф ходить с выводком наших гусынь за какой-нибудь теткой с указкой и строить морду, будто я жить без стишков не могу, — заметил Сенька.
— Не-е. А мне хотелось, — вздохнул Тимка. — Вовка наш Есенина очень любит. Он в Константиновку ездил с друзьями после дембеля. Они на берегу реки всю ночь у костра провели, стихи читали, песню про клен пели. У нас кассета есть. Зина иногда поставит ее и подпевает, когда там поют. У Вовки голос очень хороший, громкий, его лучше всех слышно. Зина говорит: «Вот и попела я с сыночком». Скучает она по нему. И меня часто зовет: «Вовка! Вовка!» Я ее даже не поправляю.
— Слушай, а давай и ты с нами в Крым поедешь, в православный скаутский лагерь. Там ребята из разных стран собираются. Я попрошу мать, она устроит. От нашего прихода отец Максим поедет. Он нам уже туристские рюкзаки закупил и палатки, а спальники сами должны достать.
— А кто туда из нашего поселка поедет?
— Две девчонки и парень из воскресной школы. Ну, и меня возьмут. Мамаша помогает полы мыть в церкви и все такое. И потом считается, что туда берут только из неблагополучных семей, и я как раз подхожу.
— Почему это ты подходишь?!!
— Отец пьет. Без работы часто. Вот почему. А в Крыму прикольно.
Ну, ты как, отпросишься у своих? Тетю Зину отец Максим знает. Мать говорит, она к нему на исповедь и причастие приходит.
Тимка долго не отвечал. Потом вдруг спросил:
— Сень… а ты это… веришь в Бога?
— Ну, да! Так мы же с тобой вместе куличи святим и на крашенках деремся.
— Нет, я не о том. А чтобы по серьезному. Молиться и вот верить, что Бог тебя слышит.
— Я, когда на Пасху и Рождество с матерью в церковь хожу, «Отче наш» со всеми читаю и Символ веры, — ответил Сенька и добавил неуверенно:
— Только всю службу я выстоять не могу. Я свечи люблю, которые уже маленькие, тушить и снимать их, чтобы место новым было. Мать сердится, а отец Максим — нет. Если не стоИтся, он разрешает выйти в церковный дворик, а потом опять зайти.
— А я, когда маленький был, очень Голгофы испугался, там как раз покойника отпевали. И заболел. Так после того я в церковь только куличи хожу святить, — сказал Тимка серьезно. — Папа-Миша говорит: «Нечего Тимку в церковь таскать стекло облизывать. Евангелие — отдельно, попы- отдельно». Зина на него сердится, один раз заплакала. А детскую Библию я давно с ним прочитал. Только очень страшно, как они Иисуса гвоздями на крест… а потом еще копьем… Мне его жалко.
— Во дурной! — засмеялся Сенька. — Это же Христос по своей воле всехние грехи искупал, которые раньше были от первых людей… Ты все грехи знаешь?
— Нет, наверное, а ты?
— Мать заставила выучить. Ну, про «не укради», «не убий» — все понятно. Но вот, например, как тебе почитать своих родителей, если они тебя оставили, я не знаю.
— Никто меня не оставлял, — рассердился Тимур. — У меня папа-Миша и Зина — крестные родители. А в лагерь твой я ехать не собираюсь. Мне и здесь интересно. Мы на рыбалку будем ходить, а потом папа-Миша отгулы возьмет, и мы в Москву поедем, Кремль смотреть, музеи разные.
— Ну, и сколько ты в этой Москве будешь — неделю? А мы, может, на целый месяц уедем. И все равно ты из неблагополучной семьи, потому что крестные не считаются, — распалился Сенька. — У меня они тоже есть. И папа-Миша твой тоже бухает на стройке, так что от моего папаши недалеко ушел. Не буксуй, Тимка, соглашайся! А то, если твой подводник не приедет, тебя органы опеки запросто в детский дом сдадут и не спросят. Тебе ко-огда еще десять будет. И моря ты не увидишь. А твой папа-Миша один будет красноперок из Оки таскать!
— Кончай грузить, Сенька! Сказал не поеду! А еще раз про папу-Мишу что-нибудь вякнешь, я тебя сделаю, так и знай!
— Ты меня сделаешь?!!
— Я!!
— Облажаешься, Маринеска!
И мальчишки двинулись друг на друга. Первым толкнул приятеля Тимка, а через минуту они уже катались на пыльном придорожном спорыше. И разбежались только после того, как из соседнего двора выскочил дядька с метлой и стал тыкать в них ее прутьями.
Домой Тимка вернулся, стараясь не привлекать к себе внимания Зины. Калиткой не скрипнул, дверью не хлопнул и ужом проскользнул в свою комнату. Руна, которая дремала в кресле, отданном ей в вечное пользование, приподняла голову и слегка вильнула хвостом. А еще зимой, она задолго до его прихода начинала, беспокойно повизгивая, метаться по комнатам, вертеть хвостом, а потом мчалась Тимке навстречу с тапочками в зубах.