Суверен
Шрифт:
«Что, если его религиозный пыл служит лишь прикрытием жестокости?» – спрашивал я себя.
Меж тем Редвинтер достал из кармана ключ и повернул его в дверях камеры.
Сэр Эдвард лежал на своем грязном тюфяке. Согласно моему приказу, гнилые циновки заменили на новые, и воздух в камере стал несколько свежее. Ворот рубашки узника был широко распахнут, и я заметил, что ожоги смазаны какой-то мазью. Сэр Эдвард так исхудал, что сквозь мертвенно-белую кожу проглядывали ребра. Взгляд, которым он меня встретил, отнюдь не отличался дружелюбием.
– Как вы себя чувствуете, сэр Эдвард? – осведомился я.
– Лекарь смазал мои ожоги какой-то гадостью, от которой они болят еще сильнее.
– Жжение – признак того, что снадобье оказывает должное действие, – произнес я и повернулся к тюремщику. – Мастер Редвинтер, заключенный сильно истощен. Надеюсь, он получает достаточно пищи?
– Ему приносят похлебку из кухни замка. Ту, что едят стражники. Хотя, конечно, нельзя сказать, что его кормят до отвала. Ослабевший узник доставляет меньше хлопот. Вы сами видели, вчера он набросился на меня, как тигр.
– Я вижу также, что он закован тяжелыми цепями. К тому же он нездоров. А когда человек болен, недостаток пищи для него особенно губителен.
– Может, прикажете кормить его запеченными дроздами? – вопросил Редвинтер, и в глазах у него мелькнули злобные огоньки. – Или лучше подать ему блюдо пирожных?
– Это совершенно ни к чему, – отрезал я. – Будет вполне достаточно, если его будут кормить в точности так же, как стражников. Сделайте милость, проследите за этим.
Редвинтер в ответ лишь поджал губы.
– Вижу, сэр, вы на редкость сметливы, – с хриплым смехом заявил Бродерик. – Сразу сообразили, я слишком слаб, чтобы везти меня в Лондон. Быстро отдам Богу душу и тем самым лишу искусных палачей возможности показать свое мастерство.
– Будьте покойны, господин Бродерик, лондонские мастера не позволят вам умереть слишком быстро, – вкрадчиво заметил Редвинтер. – Прежде чем приступить к работе, они осмотрят вас самым тщательным образом. Они так поднаторели в своем ремесле, что без труда определяют, как заставить человека говорить, не лишая его при этом жизни и сознания. А если их клиент слаб, язык у него развязывается быстрее.
Он с улыбкой повернулся ко мне.
– Сами видите, господин Шардлейк, вы оказываете нашему подопечному скверную услугу, приказывая улучшить его стол. За каждый лишний кусок ему придется расплачиваться лишними страданиями.
– Тем не менее прикажите кормить его так, как кормят ваших солдат, – повторил я непререкаемым тоном.
– Я так голоден, что не откажусь от лишнего куска, – заявил Бродерик. – Несмотря на то, что мне придется платить за него лишними страданиями.
Узник метнул на меня взгляд, исполненный боли и презрения.
– Вас, наверное, удивляет, с каким отчаянием человек цепляется за жизнь, господин законник. Даже если конец неизбежен, мы боремся за каждый лишний день.
Он повернул голову, устремив глаза к зарешеченному окну.
– Пока Роберт был жив, я подходил к окну каждый день, хотя смотреть на него было для меня сущим мучением. Но я хотел, чтобы он видел перед собой истинного друга, исполненного сострадания. Всякий раз я надеялся, что несчастный умер, но он был жив, качался на своих цепях и слабо стонал. Он цеплялся за жизнь, хотя в этом не было ни малейшего смысла.
– Легкая смерть – удел тех, кто чист душой и невинен, – назидательно изрек Редвинтер. – Я выполню ваше распоряжение, господин Шардлейк, и прикажу, чтобы заключенного кормили лучше. У вас есть еще какие-нибудь пожелания?
Я взглянул на Бродерика, который, повернувшись на спину, сосредоточенно уставился в потолок. В камере повисло молчание, нарушаемое лишь мерным шелестом дождевых струй за окном.
– На сегодня – все, – покачал я головой. – Я зайду опять, возможно, даже завтра.
Редвинтер выпустил меня из камеры и вновь запер дверь. Я понимал, что своим распоряжением вызвал его недовольство, однако испепеляющий взгляд, которым он полоснул по моему лицу, явился для меня неожиданностью. Лицо тюремщика побагровело от ярости, губы судорожно кривились. Ненависть, полыхавшая в его глазах, без остатка растопила льдинки. Как ни странно, это обстоятельство почти обрадовало меня.
– Вы подрываете мою власть на глазах этого негодяя, сэр, – процедил он дрожащим от бешенства голосом. – Если вы решили его откормить, вы могли сказать мне об этом с глазу на глаз. Но вы сочли нужным опровергать мои приказы в его присутствии.
– Я прибыл сюда, дабы заботиться о здоровье заключенного, – произнес я, глядя прямо в глаза Редвинтеру. – И хочу, чтобы он это понял.
– Я уже говорил: вы не представляете, с каким опасным преступником имеете дело. Вскоре вам придется пожалеть о своей снисходительности.
– Архиепископ приказал мне заботиться о здоровье узника, и я намерен следовать его наставлениям, – раздельно произнес я. – Что до вас, сэр, то, боюсь, ваши суждения весьма предвзяты. И дело тут вовсе не в излишнем усердии, о котором говорил архиепископ. Я уже успел понять, что жестокость доставляет вам удовольствие.
Редвинтер вновь попытался испепелить меня взглядом, однако гнев придал мне решимости.
– Не думайте, что вам удастся безнаказанно потакать своим порочным пристрастиям, – заявил я. – По прибытии в Лондон я непременно сообщу архиепископу о том, какова подоплека вашего служебного рвения.
Совершенно неожиданно Редвинтер ответил на мое заявление издевательским смехом, который гулко разнесся под сводами башни.
– А вы что, думаете, архиепископ пребывает в заблуждении на мой счет? – спросил он, отсмеявшись. – Уверяю вас, сэр, нрав мой прекрасно ему известен. Но он понимает: именно такие люди, как я, необходимы Англии. Только они способны защитить ее от еретиков. Мы служим справедливому, но суровому Богу, – отчеканил он, приблизившись ко мне вплотную. – Помните об этом.