Суворовец Соболев, стать в строй!

– Рота, бегом!

По этой нелюбимой команде Санька прижал руки к груди, и так крепко, что вдоль спины побежали мурашки.

– Марш! – и рота, топоча в ногу, равномерно,

– Раз-раз-раз, два-три, – посчитывал сержант Чугунов, и рота под «раз» притоптывала левой, под «два» – правой, под «три» – снова левой. Но равномерный стук продолжался недолго: Санька продирался на обочину дороги и, пока продирался, сбивал ритм движения роты.

– Соболев, что там у Вас произошло? – нервно и часто дыша, спрашивал сержант Чугунов.

– Шнурок развязался, – оправдывался Санька.

– Вечно Ваши шнурки, – сердито отмечал Чугунов и тут же восстанавливал ритм движения роты. Раз – под левую, два – под правую, три – снова под левую ногу.

Санька завязывал шнурок и, набирая темп, старался догнать роту, которая к тому времени уходила за корпус. Он ковылял, бежал, задыхался, но успел, когда она остановилась перед казармой.

– Разойдись, заправить постели, почиститься. До построения – двадцать пять минут, – скомандовал сержант, а сам направился навстречу Саньке.

– Соболев, что у Вас за шнурки? Не шнурки, а черви неуправляемые. Когда хотят, тогда и развязываются! Особенно им нравится делать это во время пробежки.

– Но я догонял! Бежал, торопился…

Сержант посмотрел и махнул рукой:

– Чтоб Ваши шнурки больше не развязывались! А то вечером будете до блеска драить туалет. Хоть морской узел пробуйте, но это последнее предупреждение.

После совета о морском узле Санька направился в роту и стал быстро заправлять постель. Потом схватил полотенце и помчался в умывальник. Там очередь за каждым из семи кранов с холодной водой тянулась до утреннего осмотра. Санька повесил на плечо полотенце и стал ждать.

– Приготовиться к построению! – команда сержанта, обогнув коридор и площадку дневального, вошла в умывальник, и места у кранов тотчас же освободились. Санька быстро намылил лицо, шею, уши, выдавил из тюбика пасту и, закрыв глаза, принялся нещадно драить зубы. Потом окатил себя водой, быстро ополоснул рот и на ходу, вытирая голый торс, побежал вдоль вытянувшегося во весь коридор ротного строя.

– Опять Соболев! – прогремел голос сержанта. – Ну, теперь вся рота будет вынуждена Вас ждать.

– Пусть, пусть оденется, – мягко сказал старшина Го-рунов.

Санька, путаясь, влез в майку, потом, торопясь, натянул гимнастёрку и уже на ходу, застёгивая пуговицы, вклинился в строй на своё место на левом фланге рядом с другом Витькой Шадриным.

– У, жаба, – успел поймать он на лету брошенное ему Серёгой Яковлевым, хихиканье Рустамчика Болеева и сочувствующий шёпот Витьки:

– Надо было сразу брать полотенце, вместе бы помылись, постель потом бы заправил.

– Становись, равняйсь, смирно! – скомандовал сержант, когда удостоверился, что Санька занял своё место в строю, замер и прижал кулаки к лампасам. – Равнение на середину! – Сержант, чётко выделяя слова, отчеканил доклад.

Рота, после команды старшины «Первая шеренга, шаг вперёд, шагом марш! Кругом! Вольно!», волной двинулась вперёд и повернулась лицом ко второй.

Старшина приказал сержантам проверить взводы, а сам прямиком направился к Саньке, который, даже после команды «Вольно!», вытянувшись в столбняк, с волнением смотрел на приближающегося к нему старшину.

– Опять Вы, Соболев, плохо бляху почистили, ботинки бархоткой не гладанули, воротничок пришили криво. Ну-ка, расстегните две верхние пуговицы гимнастёрки! Так и есть – грязный.

Старшина был самым добрым человеком в роте и училище и вторым на всем белом свете. Первым была мама. Он говорил тихо, и как бы жалел, но никогда не наказывал. Он был такой аккуратный, что рядом с ним любой вычищенный и выглаженный суворовец чувствовал себя неуютно, и хотел что-то на себе исправить, удалить лишнюю пылинку, и где-то ещё раз пройтись утюжком. К его груди прилипли три планочки боевых орденов и медалей. – После занятий зайдёте ко мне в каптёрку, и будем вместе пришивать воротничок.

Потом старшина ещё раз посмотрел на него сверху, и во взгляде, упёршемся в стриженую голову, было столько недоумения, и Саньке вдруг показалось, что ему ещё надо макушку намазать асидолом и натереть до медного блеска.

– Да?! – одновременно вопросительно и восклицатель-но произнёс старшина, и в этом «Да?!» опять было столько всего недосказанного сказано мягко и высказано не совсем понятно, что Санька решил: сегодня после занятий обязательно… Но не успел он додумать, как с правого фланга взвода доползло Серёгино «жаба», рядом прокатился смешок Рустамчика и протянулся слабый шёпоток Витьки Шадрина: «Надо было сразу в умывальник зайти, и ты бы всё успел».

– Нет, – задумчиво произнёс старшина. – Вам бы на бухгалтера учиться, командира из вас, наверное, не получится. А если и получится, так не очень…

По дороге на завтрак Санька шёл в строю и думал, что после занятий он обязательно перешьёт, отчистится, отгладится, и тогда-то старшина выведет его перед строем и скажет всем: «Вот посмотрите, есть ли у нас в седьмой роте суворовец аккуратнее, чем Соболев? Кто ещё так до алмазного блеска чистит бляху и пуговицы? Сравните мои сапоги с его ботинками. В ботинках Соболева можно увидеть своё отражение». И Санька обязательно посмотрит вниз и увидит в чёрном кожаном зеркале такого аккуратного суворовца, что залюбуется им. «Неужели это он?..»

– Суворовец Соболев, подтянитесь, – услышал он голос сержанта, заторопился, догнал Рустамчика и наступил ему на пятку.

– Ну ты не видишь что ли? – обернулся тот.

– Получилось так, – попробовал оправдаться Санька, но тут же услышал за спиной:

– Суворовец Соболев! Разговорчики в строю!

– Э-э-эх! – вздохнул Санька…

В столовую рота входила спокойно в колонну по одному, постепенно ускоряя шаг, и уже в самом здании побежала занимать свои места. Столы ещё не успели накрыть, но запах плова волнами разносился по огромному залу.