Суворовец Соболев, стать в строй!
Шрифт:
– Я приказал Вам отдыхать? Отдыхайте! – и перевёл взгляд на затаившихся нарушителей. – Ладно. На сегодня все наряды отменяю. Ложитесь спать.
Нарушители, смущённо опустив головы, чтобы не выдать радости, осторожно, по стеночке, юркнули в дверь. И уже за дверью раздался громкий топот.
– Соболев, что вы стоите?
– Я виноват, я опоздал на построение. Я должен вымыть среднюю площадку.
– Отдыхайте, – повторил сержант.
– Я опоздал, – спокойно, не боясь, посмотрел он
– Я отменяю своё приказание, – сказал, разделяя слова, Чугунов, и Санька увидел, как задвигались его желваки, как покраснело его лицо. – Вы не виноваты, мне всё объяснил суворовец Зайцев.
– Я наказан! Я должен! Я пойду мыть, – закричал Санька, предчувствуя, как по щекам потечёт предательская влага, ещё мгновенье, и он не выдержит.
Сержант удивлённо посмотрел на подчинённого, и в его глазах появился металлический блеск.
– Ну, коль так, объявляю вам наряд на работу за невыполнение приказания. Идите и мойте среднюю площадку. – Чугунов говорил, не разжимая губ. – И чтоб хорошо вымыли, чтоб блестела, и ни одной чёрточки. Я проверю. – Сержант резко повернулся кругом и ушёл в спальню.
Санька взял в туалете ведро, бросил туда наполовину стёртую почерневшую щётку для мытья полов, тряпку из бывшего вафельного полотенца и четвертушку грязно-жёлтого туалетного мыла, налил ведро холодной воды. Поднялся на среднюю площадку, намылил щётку мылом и стал тереть ею исчерченный полосками жёлтый кафель.
В среднюю площадку въелись следы от ботинок. Маленькая, три на полтора метра, она была самой грязной из имевшихся в роте. На других площадках суворовцы либо начинали свой бег, либо затормаживали, а по средней, находившейся между двух лестниц, неслись и, не успевая тормозить, катились на резиновых и кожаных подошвах, оставляя на кафеле чёрные полосы.
Санька тёр намыленной щёткой площадку, но полоски не исчезали, не бледнели. Они так и оставались чёрными. Тогда он окунул тряпку в воду, прополоскал её несколько раз, отжал и, распластав по кафелю, начал снимать мыло. Потом снова намылил щётку. Он уже не обижался на сержанта. Вспомнились слова Володи Зайцева. «Человек – мир, он одинок, два мира насильно соединить нельзя». Какие странные слова! Он никак не мог понять их и забыть тоже не мог. Поэтому они вновь возвращались к нему. «Эту болезнь, наверное, можно вылечить дружбой». Но у него есть друг Витька. Значит, он не одинок. Но почему иногда бывает так грустно, особенно когда вспоминаешь о доме? И тогда кажется, что ты на планете один, и она пустынна. Он ещё раз собрал мыло с площадки отжатой тряпкой. Полоски стали белее.
– Что ж, неплохо, – услышал он над собой голос сержанта Чугунова, спускавшегося по лестнице. – Можете идти отдыхать.
– Я ещё не оттёр.
– Как хотите.
Санька почувствовал, что эти слова сержант сказал тихо, спокойно, без металла.
– Отмойте и можете отдыхать. Я проверять не буду.
Санька сменил воду и ещё раз намылил площадку. Потом он ещё раз поменял воду. И когда площадка приобрела свой первозданный вид, он поспешил спать.
Руки набухли от холодной воды, пальцы покраснели. Он уже не помнил, как добрался до постели, и утром, после команды «Подъём», никак не мог вспомнить, как раздевался, складывал обмундирование, как разбирал конверт сложенной постели, как влезал под одеяло и укрывался им.
Глава 4
Уроки танцев
– Танцы, опять танцы, – кипел Витька. – И кто придумал эти проклятые танцы?
Уроки танцев проходили в фойе клуба. По расписанию второй взвод седьмой роты танцевал на шестом уроке. Блестящие окна казармы седьмой роты через спортивную площадку смотрели в подслеповатые, закрытые шторами окна клуба. Это расстояние можно было преодолеть напрямик, но бдительно стоящий на страже сержант Чугунов строго следил за тем, чтобы второй взвод, уходящий на уроки в другие корпуса, напрямик не следовал, как недисциплинированные лучи света в пространстве, а двигался по тем кратчайшим ломаным, которые определило командование училища.
В фойе клуба в окружении тонких круглых колонн, отражаясь в малиновом паркете, их ждал учитель Евгений Эдуардович.
Чёрные туфли Евгения Эдуардовича блестели, брюки были тщательно отглажены, белая японская рубашка сияла целлулоидной белизной, пиджак сидел как на манекене в витрине Уссурийского универмага. Щёки его покрывал румянец цвета созревшей земляники, в тёмных глазах играли фонарики, и даже набриолиненные волосы чуточку поблёскивали.
– А, ребята, проходите, проходите, пожалуйста, – пригласил он тонким, почти женским голосом.
Витька тут же юркнул за колонну и исчез.
Когда взвод рассредоточился по краям фойе, Евгений Эдуардович который раз поведал о важности своего предмета.
– В танцах стираются различия между умственным и физическим трудом, – и тут же потёр руки, как бы показывая, как именно стираются. – Человечество выжило, потому что умело танцевать, – руки выплыли на уровень подбородка. – Каждый должен хорошо танцевать, – ладони плавно закачались в воздухе. – И обязательно прекрасно вальсировать, – пальцы нежно дотронулись до талии воображаемой партнёрши…
Конец ознакомительного фрагмента.