Суворовец Соболев, стать в строй!
Шрифт:
– Да постой, не надо, – Санька почувствовал на плече руку вожатого, попробовал вывернуться, и рука исчезла с плеча. – Ты ещё раз меня извини. Мне тоже бывает в таких случаях не по себе и кажется, что я никому не нужен. – Володя сказал это так тихо и просто, что Санька вдруг поверил ему и поднял голову, пытаясь заглянуть в глаза вожатого. Но было темно, и он ничего не увидел, а только почувствовал, что какое-то тепло исходит от вожатого. Это тепло отзывалось в Санькиной груди, где-то в глубине, в самом сердце, остывшем от того, что весь его жар был истрачен на постыдное разогревание ушей. И от этого всё стало ясно и стыдно. Просто он хотел быть лучше других, завидовал, и эта зависть разбудила в нём обиду. Эта проклятая зависть нагрела уши и остудила сердце.
– И со мной тоже так было, – продолжал Володя, – И было совсем недавно. Или, кажется, что недавно. Понимаешь, тот же сбор, и тоже в седьмой роте, и тоже у окна, и тоже на второй парте, и тоже все поднимали руки за других. А я хотел быть другом леса, и звеньевым, и красным следопытом. А про меня тоже забыли. И мне тоже было обидно, и уши, пылали. Думаешь, не видно?
– Неужели в темноте видно? – Санька приподнял ладони.
– Да нет, – шорохом отозвался смех Володи. – В темноте не видно, но если на твои уши нацелить сейчас прибор ночного видения, они были бы хорошей мишенью. Да не переживай, и тебе тоже найдётся дело. Я поэтому и пришёл к вам, чтобы никто не оставался один. Ведь известно, как плохо, когда вокруг тебя все заняты, а ты отделён, в стороне, один, и никто этого не замечает. Одному всегда тяжело.
– Тяжело, – вдруг согласился Санька, – но мы все вместе.
– Бываем вместе и одиноки.
– Как одиноки?
– Человек – мир. Другой человек – это мир, – сказал Володя. – А два мира не могут войти один в другой. Понимаешь, как два воздушных шара. Оба прозрачные, оба насквозь видны, а попробуй, соедини их вместе. В лучшем случае, один из них обязательно лопнет, а то лопнут сразу два. Значит, человек одинок в своей оболочке. – Володя говорил странно и загадочно, совсем непонятно для Саньки, но Санька чувствовал, что Володя говорит о чём-то значительном и, может, не только для него… Эти удивительные слова о мире, о шарах, которые лопнут, если их впрессовывать друг в друга. Мысли его путались, как трава после ливня.
– А вы… Да мы все со своими острыми гранями и без того раним друг друга. А случись завтра что-нибудь серьёзное – в бой, атаку, под пули, – тогда каждый должен прикрывать друг друга. А мы, иногда, как больные, раним и не замечаем.
– Но если больны, то болезнь надо лечить. – Санька чувствовал, как твердеет его голос. – Боль – это излечимая болезнь. Зачем сталкивать два мира? Наверное, существуют какие-то таблетки, лекарства или даже лечебные лучи, которые пронижут тебя насквозь и избавят от этой тяжёлой болезни.
– Вот нас и лечат. Притирают наши миры друг к другу, отрезают всё режущее, объединяют, водят строем и где-то заставляют быть автоматами. Там, где пули, где мины, где могут быть ядерные вспышки, оставляющие от людей тени на земле, надо успеть остаться живым, прикрыть товарища, солдата, командира. Вот в этой шлифовке главное – чтобы ты не стёр в себе человека… Я тебя задерживаю, – вдруг спохватился Володя. – Беги, опоздаешь, тебя будут ругать.
– А ты?
– Не беспокойся, меня отпустили к вам.
Санька вышел в коридор и, когда услышал, как с улицы долетела команда «Рота, шагом марш!», побежал, скатился по лестнице, помчался к своему взводу, на своё место.
Пробегая мимо сержанта, на ходу козырнул ему и не услышал, а скорее почувствовал брошенные вслед слова Чугунова:
– Хитрый! Ох, хитрый! – слова, как камни, летели вслед, били в спину. – Ох, хитрый! – кричал сержант, – Рота вышла строиться. Дождь идёт, товарищи мокнут, а он за дверью ждёт. – Каменные слова, казалось, пробивали тело насквозь. – Ждёшь последнего момента, чтобы выскочить и встать в строй. Один наряд вне очереди! Будете среднюю площадку драить!
– Ты что? – спросил Витька. – Где был?
– С вожатым, – оглянулся на сержанта Санька, всё ещё придавленный тяжёлыми словами.
– Ну и что он тебе пообещал? В поход идём? Вожатые в школе в походы водили, а здесь они зачем?
– Не знаю.
– А о чём вы говорили?
– О человеческих мирах, – Санька снова оглянулся на сержанта.
– А, про космос? Про космос – это интересно, – понимающе придвинулся Витька Шадрин.
– Наверное, про космос, – сказал Санька. – Космос человеческих миров.
Глава 3
Средняя площадка
На вечерней проверке, прежде чем распустить суворовцев, сержант Чугунов объявил:
– Тем, кому объявлены наряды, выйти на площадку дневального.
Санька снял ремень, положил его на стул так, чтобы бляха свешивалась в проход, и расстегнув ворот гимнастёрки, вышел из спальни. Там уже собралось человек семь. Из второго взвода стоял Рустамчик, притулившись спиной к двери раздевалки.
– Ну что, Санёк, не везёт, среднюю площадку драить? – улыбнулся он, и от улыбки его хомячьи щёки поднялись вверх, и глаза превратились в тонюсенькие полоски.
– Да, – опустил голову Санька.
– Не повезло, – застряла улыбочка в щёлочках, – я так лучше два туалета вымою со всеми очками и писсуарами, чем одну среднюю площадку.
Сержант скомандовал отбой, переключил спальню на синее дежурное освещение, вышел на площадку. Рустамчик тут же поджал щёки и бочком отодвинулся к стене за спиной Чугунова. Сержант оглядел притихших нарушителей воинской дисциплины, встретился глазами с Санькой.
– Суворовец Соболев, идите отдыхайте.
– Но почему? – не понял Санька.
– Ваш вожатый, как его, Зайцев, просил за вас. Говорил, сам виноват, что вас задержал. Просил не наказывать. Отменяю наряд.
– Ну вот, выкрутился, – услышал Санька шепоток Рустамчика. – Точно, хитрый. – Санька даже не взглянул в острые щёлочки, которые сейчас из-за сержанта резали его.
– Но почему? Я виноват! – пробовал протестовать Санька. – Я опоздал в строй.
– Хитрый, выслуживается, – шепоток едким дымком тянулся из-за спины Чугунова, и Санька почувствовал, как от этого у него начинают пылать щёки.