Суворовец Соболев, стать в строй!
Шрифт:
Серёжа Яковлев, веснушчатый, как рябое яблоко, и прозванный ребятами Кулаком, усердно выводил в своей тетрадке столбики с одним, двумя и тремя нулями. Ещё в третьем классе он собрал большую жестяную коробку пять тысяч четыреста копеечных медяков, и неожиданно в новогоднюю ночь тысяча девятьсот шестьдесят первого года Дед Мороз вместе с денежной реформой удесятерил его вклад. К утру в старой жестянке было состояние в пятьдесят четыре новых рубля.
Отныне Серёжа Яковлев, где мог, менял деньги на копейки и ждал новой, а за ней ещё более новой реформы.
И не было для него лучшего занятия, чем считать, как его сумма сначала увеличивается в десять, а потом в сто, а потом, может, и в тысячу раз. И когда он проходил мимо буфета и чувствовал запах горячих жареных пирожков, и у него вдруг появлялось страшное желание купить хотя бы один, Серёжа тут же останавливал себя мыслью, что через десять или двадцать лет на эти же деньги он сможет приобрести и съесть их в десять, а то и в сто раз больше.
В общем, все были заняты, и только один из взвода, как всегда, стоял в наряде. Один раз в двадцать восемь дней. Сегодня в наряде был как всегда спокойный, самый высокий и самый сильный во взводе Лёшка Дмитриев.
В этом году приняли в седьмую роту вместо положенных ста сто девятнадцать человек. Командир роты майор Сорокин объяснил: кто-то может не выдержать, кто-то по состоянию здоровья уйдёт, чьи-то родители уедут на «запад», и он вынужден будет перейти в другое училище. Но Чугунов, сержант срочной службы и заместитель командира второго взвода, самый строгий сержант в роте, а может, и в училище, говорил, что эти двенадцать лишние, и во взводе должно быть ровно двадцать пять. А эти трое, как самые недисциплинированные, самые неуспевающие, должны быть заявлены в отчисление. Вот и сейчас сержант строго следил за порядком во взводе и изредка металлическим голосом напоминал:
– К занятиям нужно готовиться основательно.
А как же по-другому? И Санька снова уткнулся в устав. «Дисциплина есть строгое и точное соблюдение всеми военнослужащими…»
Но изредка Толя Декабрёв или кто-нибудь другой штыком поднимал руку и, строго прижимая локоть к парте, терпеливо смотрел на сержанта, пока тот оторвёт голову от любимой книги.
– Слушаю, – сержант медленно переводил суровый взгляд от «Ивана Грозного» в сторону суворовца.
– Товарищ сержант, задача не получается, – уже весь вытягивался в штык Толя.
– Садитесь! – кивал головой сержант, раскрывал чёрную дерматиновую обложку лежащей перед ним общей тетради, разрезая шелестом страниц охраняемую тишину. Не торопясь, он подходил к спрашивающему и долго сверял каракули в тетради суворовца с написанным решением Тамары Александровны, учителя математики. Затем толстым пальцем спокойно прижимал тетрадь к парте и, по-командирски разделяя слова, чеканил:
– Вот здесь проверьте!
Тут же со всех сторон тянулись стриженые головы.
Вокруг сержанта моментально образовывалась куча суворовцев.
– Разговорчики! По местам! Кто разрешил? – строгими командами раздирал кучу сержант и, бряцая подковами, быстро проходил к столу. Потом холодным взглядом прижимал стриженые головы к партам и лишь после этого садился за «Ивана Грозного». Перед звонком Чугунов объявил:
– На третьем часе самоподготовки капитан Баташов проведёт с вами пионерский сбор, – расправил плечи и выдохнул, будто сбросил со спины тяжёлый вещмешок.
Капитан Баташов пришёл не один, а с высоким, выше его на полголовы суворовцем из четвёртой роты. Тонкий живой аккуратный капитан был похож на полководца Суворова, но стриженного под полубокс. По сравнению с капитаном суворовец выглядел чуть нелепо. Рукава его гимнастёрки не дотягивались до запястьев, а наглаженные брюки поднимались над ботинками, обнажая синие носки. Суворовец от волнения моргал, смешно сдвигал светлые брови и тянул рукава гимнастёрки.
– Суворовец Владимир Зайцев, – представил его капитан, сделав движение руки в сторону старшеклассника и, тепло улыбнувшись одними глазами, добавил: – Будет вожатым вашего пионерского отряда.
После этого вожатый порозовел, причем розовая краска пробежала от подбородка по вытянутому лицу, обходя островки веснушек на носу и щеках, поднялась, окрасила высокий лоб и спряталась в коротких волосах, оттопыренных ёжиком.
– Он мне поможет провести у вас сбор, – поправил спустившийся на лоб чуб капитан.
– А можно вопрос? – высоко вздёрнул руку Витька Шадрин и, не дождавшись разрешения, спросил: – А почему сбор без пионерских галстуков?
Краска на лице вожатого потемнела.
– Действительно, – вновь поправил чуб капитан, – Сейчас всё исправим.
Он взял с собой двух суворовцев и вышел, а вожатый, продолжая стоять посередине, беспомощно оглядывал класс.
– А ты, то есть Вы, – встал, изогнувшись над партой, Витька, – долго будете у нас?
– Пока долго. До конца часа, то есть месяца, вообще года, – нерешительно развёл руками вожатый, и новая краска пробежала по его лицу. – На сборах, линейках и просто постараюсь помочь, если получится.
– Здорово! – мячиком подпрыгнул со своего места самый маленький Толя Декабрёв. – А то задачи по арифметике трудные задают. Вот география – другое дело.
– И по русскому, – закричал с задней парты Серёга Яковлев.
– Обязательно помогу, – уже спокойно ответил вожатый, погасив последнюю волну краски.
– А ты, Вы, спортом занимаетесь? – спокойно приподнялся Рустамчик, за круглые щёки прозванный Хомяком.
Вожатый повёл плечами.
– Не за-ни-ма-е-тесь? – разочарованно потянул Боле-ев и со вздохом плюхнулся на парту. Этот разочарованный вздох, подхваченный двадцатью пятью голосами, растянулся по рядам.
– Занимаюсь, занимаюсь, – попробовал оправдаться вожатый. – Но только парашютным.
– Парашютным? – на этот раз уже с восхищением произнесло двадцать пять голосов. Всё-таки с парашютом из-под облаков слететь – не кроссы бегать, не сальто на матах крутить и даже не в перчатках на ринге друг друга мутузить.
– А страшно с парашютом в самолёте? – уже осторожно приподнялся со своего места Витька Шадрин и с такой готовностью посмотрел на вожатого, будто он не суворовец из четвёртой роты, а живой памятник, чемпион мира или Герой Советского Союза.