Свадьбы
Шрифт:
Пришел.
“Готово?” - спрашивает. “Осталась самая малость. Пошли в поле, попробуешь крылья”.
Царь в поле бегом бежал. Крылья надел, махнул раз - выше леса, махнул другой - под облаком, все его царство- государство сверху как на ладони. Полетал, порезвился - и к парню. “Проси сколько хочешь злата-серебра, не пожалею”. А парень головой качает: “Не надобно мне ничего, царь-государь. Дай мне еще месяц сроку - такие крылья сделаю: до края земли долетишь и назад вернешься”.
Царь согласился, а парень в своей светлице закрылся. Приходят к нему наутро с яствами, а светелка пуста. Улетел умелец на крыльях своих.
Тут Емелькин чуткий глаз углядел на лице царевича нетерпение.
– Прости мне, батюшка, милостивец мой, заболтался! Сейчас и про море расскажу.
– Не надо про море!
– замахал руками царевич.
– Про крылья говори. Только скажи сначала, а где он, тот мастер, что крылья-то делал? Где его сыскивать?
“Вот тебе раз!” - ахнул про себя Емелька.
– Сыскивать-то? Так ведь это сказка!
– В сказках, мне мои бахари говорили, - намек. Если про крылья в сказках говорят, значит, кто-то их видел взаправду! Может, ты их и сам видел, да где - сказать не хочешь?
– Избави бог!
– перепугался Емелька.
– Не видал, а только слышал. Ты, батюшка, сказку-то дослушай. Крылатый тот парень в море упал, да и потонул.
– Врешь!
– Царевич вскочил на ноги, взмахнул над головой кулачками, и быть бы Емельке битым, но тут в палату вошел Борис Иванович Морозов. Махнул бахарю, чтоб уходил. А у Емельки ноги не слушаются.
– Ступай, ступай!
– приказал боярин в сердцах.
– Дело у нас государское.
Емелька дух перевел - и вон из палаты. “Слава богу! Уцелел! Сладок царев хлеб, да опасен! Дались ему крылья! Не дай бог, запрет и велит сотворить крылья-то! А не сотворишь - в Сибирь!”
Царевич Алексей глядел вослед бахарю, потом бросился к иконам. Опять чуть было человека не побил!
Боярин Борис Иванович подождал, пока царевич помолится, а потом сказал:
– Не желаешь ли ты, свет наш Алешенька, поглядеть на донских казаков? Повоевали они у турок крепость Азов без государева соизволения, прислали гонцов, каются, а государь гневен, посадил казаков на хлеб-воду.
– Хочу!
– воскликнул Алексей.
– Со стола моего осетра пошлю им да пирогов…
– И вина за государево твое здравие, - добавил Борис Иванович.
– И всем по чаре вина!
– твердо и звонко приказал обрадованный царевич.
– А то и по две, и по три.
Его обложили с четырех сторон, словно медведя, а он и был по-медвежьи велик, но непонятен и мудр, как сова. Они кричали ему в лицо, хватались за сабли, говорили разом и по очереди, и, когда они говорили по очереди, он по- совиному поворачивал голову к говорившему, одну только голову, тяжелое тело оставалось неподвижным, и глядел на крикуна круглыми, серыми, ничего не высказывающими глазами: ни страха за себя, ни сочувствия ко всем им. И крикун слабел: непонятно было, слышит ли его атаман, да и видит ли? Все они - Худоложка, Григорий Сукнин, Смирка Мятлев, Евтифий Гулидов - уморились наконец кричать, умолкли. А он тотчас лег на свою лежанку, поудобнее вытянул ноги, голову на подголовник и задремал.
Поглядели казаки друг на друга, вздохнули разом и завалились на свои лежанки. Спать так спать. Осип Петров и упрям как пень, и молчун как пень, но пнем никогда не был. На Дону Осипу верят. Ума Петрову не занимать. Воин, удалец, рука у него быстрая, да только, чтоб отсечь, он три дня думать будет. Никто его еще не сумел разозлить за все его сорок лет, а уж каково терпение у казака, про то знали крымские палачи да лютые недоверки105, надзиратели на галерах турецких.
Осип Петров всякое на своем веку видал; куда как плохо приняли его посольство в Москве. Царю город в подарок привезли, а он пожаловал за то славное известие двойной стражей у дверей, монастырем крепким, а на угощение - кусок хлеба да ковш воды в день. Тут надо было бы криком кричать, к боярам да дьякам на поклон кинуться: посулить или, пока сабли не забрали, стражу чик - да на волю. А Осип посидел, уставясь глазами в пол, посидел эдак добрых полдня и спать завалился.
Монахи принесли еду: все ту же воду с хлебом. Осип не проснулся, не проснулись и казаки. До того крепко уснули, что и на другой день не встали, и на третий… И на третий день к вечеру за дверьми кельи раздались многие торжественно-медленные шаги. Дверь с вкрадчивой почтительностью растворилась, и в келью вошел царевич Алексей. Худоложка как увидел одним глазком царственного отрока, так и прошибло его потом, хоть бы и вправду уснуть, да где ж теперь?
Царевич, чуть склонив голову набок, смотрел на казаков с восхищением.
Самые настоящие донские казаки - гроза турецкого султана - безмятежно спали, разбросавшись на лавках. Их можно подергать за усы.
Царевич оглянулся на игумена, который стоял позади Морозова.
– Почему они днем спят?
– В дороге, должно быть, притомились, - шепотом ответил игумен.
Алексей покосился на стол, где нетронутыми стояло пять кружек воды, а возле кружек лежало пять кусков хлеба. Повернулся, посмотрел внимательно и спокойно на игумена. У величавого гордеца - осанка долой, личико сморщилось, губа нижняя отвисла. Боярин Морозов пожалел беднягу: щекотливое у старца положение. Царь-отец посадил казаков на хлеб-воду, а царственный сынок за исполнение приказа осерчал. Только Алексей отвернулся от игумена, боярин коснулся ласково рукой локтя игумена и чуть-чуть пожал этот круглый, заплывший жиром локоток, возвращая его хозяину крепость духа и осанку пастыря.
А царевич Алексей прямехонько направился к Худолож- ке, тот первый раз в жизни пожалел, что на его головушку так и не нашлось турецкой сабли или турецкого ядра. Зажмурил Худоложка глаза что есть мочи, и Алексей увидал это. Покосился опять на стол с водою да хлебом, усмехнулся и царской ручкой своей погладил казачий ус.
У Худоложки в животе возьми да и булькни. Покраснел казак, глаза жмет пуще, аж щеки закаменели.
А царевич застежку на зипуне казачьем пощупал да как дернет за ус. У Худоложки зубы - щелк! А все равно спит.
Да и Морозов с игуменом в дверях от смеха беззвучного трясутся, как два мешка с боровами внутри: потрясутся, потрясутся - хрюкнут и глаза тереть - до слез, озорник, насмешил.
И тут Алексей взялся за рукоятку казачьей сабли и стал ее вытягивать.
Худоложку так и подкинуло. Вскочил, саблю из рук царевича выдернул, а уж потом на колени перед отроком и головой в пол. Тут и товарищи его проснулись, сползли со своих лежанок - и чупрынами в пол.
– Выспались, казаки?
– спросил Алексей.