Свадьбы
Шрифт:
Молчат.
– Кто у вас атаман?
Осип Петров поднял голову.
– Я, батюшка!
Восьмилетний батюшка засмеялся.
– Выспались, говорю?
Атаман покосился на пустой стол.
– Прости, батюшка, не выспались. Опять в сон клонит.
– Встаньте! Я пришел посмотреть на вас!
– В словах царевича прозвенела власть.
Поднялись казаки.
Царевич-то задрал головенку, глядит на удальцов, сияет.
– Неужто все у вас на Дону такие?
– ¦ Все, батюшка.
– Это вы взяли город Азов?
– Мы, батюшка! Пошли и взяли!
–
Алексей хотел сказать “Вот и хорошо”, но спохватился.
Ни Дума, ни отец еще не решили, хорошо ли это.
– Самих турок побили?
– Побили самих турок, батюшка!
– повеселел атаман, и казаки дружно закивали чубатыми головами.
Тут в самую пору похвалить бы казаков, молодцы, мол, но царевич снова пооберегся.
– На все воля божья!
Скучно стало Алексею - лишнего чего бы не сказать. Вздохнул тихонько, чтоб никто вздоха его не приметил, и на Худоложку поглядел:
– Спасибо тебе, что саблю свою пуще себя бережешь. Я пришлю тебе в подарок свой пистоль.
Худоложка брякнулся на колени, а царевич уже отвернулся от казаков и быстро уходил гулкими монастырскими переходами. Следом потянулись бояре, стража, но келью не заперли. Четверо слуг внесли на огромном подносе двухметрового осетра, а другие слуги сорок пирогов, хлебы и два ведра вина.
– Ура!
– рявкнули казаки.
Когда ведра опустели, осетр наполовину исчез и пирогов поубавилось, когда казаки опять полеживали на своих лежанках, Худоложка брякнул:
– А что, казачки. Азов взяли, дело за Темрюком и Таманью. Возьмем на имя царевича Алексея! Принимай подарочек. Дело говорю?
– Дело!
– весело согласились казаки.
А Осип Петров уставился на товарищей совиными глазами:
– В Москве длинные языки укорачивают.
И опять заснул.
Делами великого Войска Донского ведал думный дьяк Федор Федорович Лихачев. Ждал дьяк из покоренного города хороших подарков. И подарки были, да сгинули.
В степях налетели на легкую казачью станицу неведомые разбойные люди. Добрая сотня на пятерых. Казаки вырыли ров малый и два дня отбивались и отбились, но четырех коней с поклажей разбойники все же отогнали у них.
Пропали подарки. Канули надежды на ласковое московское обхождение. Осип Петров хоть и намекнул дьяку: за казаками, мол, не пропадет, большие подарки привезет большое казачье посольство, но дьяка разобрала досада, и с донцами он не говорил, а выговаривал им…
Притворяясь спящим, станичный атаман думал, как теперь быть, и надумал вдруг. Открыл один глаз и сказал:
– Братцы, а ну, выкладывай у кого что подороже!
У Смирки Мятлева нашелся образок богоматери величиной с ладонь, но в золотом окладе, в короне изумруды, а рубашка у младенца украшена алмазами, как звездами.
– У греков сразбойничал?
– нахмурился Осип.
– В пустом доме приискал!
– вытаращив на атамана глаза, мол, глаза не сбрешут, храбро соврал Смирка.
Взял станичный атаман образок и перстень с лалом.
– Лихачеву?
– спросили казаки.
– Шиш ему! Образок - Морозову, а перстень - игумену.
Игумен перстень принял, и вскоре из монастыря вышел
бравый мопах - грудь колесом, усы как у таракана.
Это был все тот же Смирка.
…Морозову образок понравился несказанно, уж он его и так ставил, и этак, однако много боярин не обещал. Посулил сторону казаков держать, если случай будет. Смирке слова эти не больно понравились, но от бутыли с вином для товарищей своих он не отказался и аккуратно пристроил ее у брюха. Хорошо пристроил: хоть спереди гляди, хоть сбоку - брюхо и брюхо. Да дьявол до казачьих душ большой охотник, на каждого казака у него по недремлющему оку.
Дернуло Смирку отведать боярской водки, а вдруг нехороша, засмеют казаки. Зашел в проулочек, попробовал - не обманул боярин. В другом проулочке еще попробовал - хороша! В третьем попробовал последний раз, а в четвертом - в самый последний.
Был Смирка не какой-нибудь там выпивоха, о товарищах не позабыл, но зато вспомнил он о жене родимой, которая жила на Кукуе. И тут вдруг так он ее пожалел, так ее всю, лапушку, вспомнил, что прямиком, без оглядки да опаски и притопал на родимый Кукуй.
Плакали они с женою, прощали друг друга и миловались, а под утро Смирка опамятовался. С перины, как мышонок, ушел, жена и не шелохнулась. Спала. А чего ей было не поспать. Хватился Смирка штанов - нету! Жена пробудилась и говорит:
– Доброе утро, хозяин!
Смирка так и сел голым задом на лавку. Взмолился Христом-богом, а жена и слушать его не хочет.
Заругался Смирка, сунул за пояс бутыль с вином, запахнулся сутаной, двинул ногой в окошко и вышел вон.
В тот же день разобиженная Смиркина жена ударила челом дьяку Лихачеву на своего мужа-беглеца. А Лихачев уже и сам о каждом казаке всю подноготную вызнал. У Евтифия Гулидова тоже оказалось рыльце в пушку: в службу солдатскую нанялся, да много не наслужил, повздорил с немецким капитаном, взял годовое жалованье, пищаль, свинец, порох и на Дон убежал.
Лихачев вызвал к себе в Приказ Осипа Петрова, стал выговаривать ему и дал письменную память для всего Войска Донского. “Вы бы, атаманы и казаки, вперед таких новоприходцев, как Смирка Мятлев и Евтифий Гулидов, на которых обиженные люди челом бьют, в станицах своих в Москву не присылали, чтобы вперед ссоры не было. А присылали б донских казаков добрых, которые на Дону живут старо”.
Строго ответил станичный атаман московскому дьяку:
“У нас на Дону казаки все равны - и старые и новые. И кого Войско Донское ехать станицей в Москву назовет, в награду за верную службу государю и на пользу Войску Донскому, тот в Москву и поедет”.
Лихачев рассердился. Беды ждали казаки, а им вдруг корм дали хороший, доброе жилье.
Казаки думали, что это Морозов за них к царю ходил, а дело было куда сложнее. Перемена в житье-бытье казачьей станицы произошла по милости боярина Федора Ивановича Шереметева.
То, что казаки Азов у турок отбили, легло поперек боярской души, но коли дело сделано, и дело немалое, нужно паруса государственного корабля ставить по ветру, покуда он попутный. Ничто не должно препятствовать движению, все малости надо было учесть, а казачье посольство не такая уж и малость.