Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

Ситников Владимир Арсентьевич

Мазин был из разряда людей, которые любят в душераздирающих подробностях живописать свои страдания. А тут впечатления от болей и лечебных процедур были самые свежие, но Мазин очень скупо обмолвился о переломе. Достаточно того, что он старательно промокал осьмушкой аккуратно сложенного носового платка пот на лысине. Лицо у него было измученное, расстроенное, словно произошло что-то горестное, о чем и говорить-то тяжело.

Переполненный горечью, Роман Петрович сидел, а Рыжов стоял, и садиться Мазин ему не предлагал: пускай постоит, осознает, чего

творит. Но Алексей двумя пальцами взял мазинскую ушанку и переложил на подоконник. Сам уселся в кресло. Говорить — так на равных.

Мазин покосился на Рыжова и вздохнул.

— Алексей Егорович, — начал он без предисловий, — прочитав последние номера, я остался вами недоволен. Почему вы не ставите статью Мишутина? Почему пропустили очерк Капустина, планируемый на праздники?

От обиды он становился страшно вежливым и этим обращением на «вы» давал почувствовать свое недовольство.

Однако Алексея это не образумило. Он знал, почему сделал так, и не хотел виниться. Сельхозотдел должен быть интересным, смелым отделом, иначе ни к чему ему, Алексею, тут работать.

— У Мишутина очень пустая статья, — поморщился Алексей, делая усилие над собой, чтобы не смягчить оценку. — Она не дает ничего ни уму, ни разуму. Я его вызову и попрошу переделать, а если не переделает, спишу в архив, зачем такую сухомятку…

— Но я автору уже сказал, что хорошая статья, — почти с отчаянием вырвалось у Мазина. — И Доронин, начальник управления, об этом знает. Быстрее просил дать.

— Сырье, — бросил Рыжов, не скрывая, что чувствует пренебрежение к таким мазинским авторам и их писаниям.

Мазин раскинул руки.

— Ну, конечно, что для вас мнение таких людей, как Герасим Иванович Доронин.

— Тут главное — наше мнение.

Мазин взглянул на несерьезного, несогласливого сотрудника и с обидой проговорил:

— А я вот прислушиваюсь к мнению сельхозорганов.

— В вашем возрасте пора уже не так пылко любить чужие мнения, а надо иметь свое, — выпалил Рыжов.

— Ну, ты еще молодой, тебя еще жизнь не мяла, вот и… — объяснил Мазин порыв своего литсотрудника.

— Это не от возраста зависит, а от свойства души, — уточнил Алексей, не желая соглашаться с Мазиным.

Роман Петрович растерянно пошевелил пальцами, ища свою квинтэссенцию, и не нашел. Он стал внимательно рассматривать рисунок на гипсе. И только по тому, как розовые пятна пошли по его лицу, Рыжов понял: его последние слова о том, что пора Мазину иметь свое мнение, не просто задели, а уязвили в самую сердцевину самолюбия.

— Ну ладно, — прерывисто, трудно проговорил он. — Все материалы, прежде чем сдавать в секретариат, направляйте с курьером ко мне домой.

Стуча костылями и морщась, обиженный и страдающий, Мазин ушагал к Градову, чтобы поправить роковые оплошности Рыжова, спасти статью Мишутина, информации районщиков. Роман Петрович выражал своему сотруднику полное недоверие. Теперь Алексею не к чему было ходить на планерки, потому что мазинскую заявку мог прочесть сам Градов, и

на следующее утро Рыжов не пошел в кабинет редактора. Он знал, что если понадобится, около дверей зачастят возмущенные каблуки секретарши Дзень-Дзинь. Стареющая строгая Земфира Зиновьевна была вне себя, если кто-нибудь из молодых журналистов начинал своевольничать и не являлся на планерку. И тут ровно через две минуты после начала заседания раздался возмущенный стук ее каблуков.

— Это что за порядок? Вы что, не знаете: если болен заведующий, вы должны быть на планерке? — напустилась она на Рыжова, стараясь нагнать на него страх.

Протискиваясь в забитый сотрудниками редакторский кабинет, Алексей услышал бодрящие слова Верхорубова:

— Пусть Мазин выздоравливает. На дом материалы ему носить не надо, мы не можем нарушить законодательство о труде. Если человек болен, его нельзя заставлять работать, а заявки должен делать Алексей Егорович. — И все, даже самые тугие на восприятие, поняли, что дело вовсе не в законодательстве, редактор хочет подбодрить Рыжова. Алексей, садясь, уловил в его черных горячих глазах подмывающий заговорщический огонек.

Алексей опять почувствовал ширококрылую свободу, он опять делал в первую очередь то, что ему казалось интересным и нужным. Величественному басовитому профессору из сельхозинститута он вернул статью, сказав, что она не пойдет, пока тот не переведет ее с зоотехнического языка на русский. Теперь она не понятна не только дояркам, которым адресована, но и зоотехникам. Профессор, не теряя выработанной десятилетиями предупредительности, запер статью в портфель с двойным замком и вежливо спросил, не скажет ли Алексей Егорович, когда, наконец, выздоровеет Мазин. Это было не любопытство, а хорошо рассчитанный удар по Рыжову. Конечно, профессор и не подумает переделывать статью. Он дождется, когда появится Роман Петрович.

Алексей сделал вид, что удар прошел мимо.

— Роман Петрович, вероятно, еще поедет в санаторий, — сказал он, чтобы профессор не торжествовал победу.

Когда Рыжов «зарезал» статью некоего Лучникова, в которой говорилось о новой мебели, Градов покачал седой головой. Через диоптрийные очки по-лошадиному крупные глаза излучали веселое изумление.

— Ох, Леша, Леша, разве ты не знаешь, что Роман Петрович зря ничего не делает. Лучников — начальник мебельного объединения, а Роман Петрович новую квартиру обставляет… Смекаешь?

— Нет, — пожал плечами Рыжов. — Мебелью у нас занимается промотдел.

— А Витухова ты знаешь?

— Нет.

— Это же человек, который ведает путевками в профсоюзах. Он каждый год в благодарность за публикацию своих писулек дает Мазину путевку в санаторий. А ты его информашки зарезал.

— Мне путевки не нужны, — парировал Рыжов. — Всю эту болтовню на вилах потрясти, так ничего не останется. В зубы нечего взять.

— Хвалю за храбрость, но трудно тебе будет, — предупредил Юрий Федорович. — Между прочим, Витухов мне уже пожаловался на тебя.