Свергнуть всякое иго. Повесть о Джоне Лилберне
Шрифт:
— Могу я отправить кого-нибудь с письмом к жене?
Брук сделал несколько шагов к нему, с облегчением вздохнул и улыбнулся:
— Конечно, капитан, конечно. Пишите прямо сейчас. Я захвачу его с собой в Торнхэм-грин, а оттуда отправлю с нарочным. Если завтра здесь что-нибудь заварится, немедленно шлите ко мне за помощью.
— Что у нас есть под рукой?
— Остальные роты моего полка и к северу еще Гемпден.
— Думаю, часа два мы продержимся.
— В вас я буду уверен, как в себе. Может, еще ничего и не случится, тогда к полудню пришлю вам замену. Прощайте. Городок переполнен,
Он собрал бумаги со стола, отдельно в карман положил записку, написанную Лилберном, еще раз сжал ему плечо и пошел к дверям.
— Милорд, — голос Лилберна звучал не совсем уверенно, — у меня до сих пор не было случая спросить вас…
— Да?
— Судя по вашей книге, вы полагаете, что человек может достичь спасения души различными путями?
— Как сказано в Писании: «В доме Отца Моего обителей много».
— Не следует ли отсюда, что вы стоите за полную веротерпимость, за свободу совести, за отделение церкви от государства?
— О, на эту опасную тему я готов говорить с вами два часа, два дня, две недели. Но сейчас у меня нет и двух минут. Желаю удачи, капитан. Мы непременно еще вернемся к этому разговору.
Он кивнул, надел шляпу и вышел. Фонари, вынесенные на крыльцо, осветили всадников, седлающих коней, уроненное ведро с овсом, кусок мостовой. Потом темнота снова прихлынула к стеклу.
Ночь прошла спокойно. Утром густой туман потек от Темзы, залил все улицы, так что проснувшийся Лилберн лишь по шуму шагов, по оживленному говору за окном смог понять: войска оставляют город. Плеснув на лицо водой из кувшина и натянув штаны, он выбежал на крыльцо:
— Что происходит?
Солдат в красном мундире (полк Холлеса) мрачно покосился на него и ткнул надкушенной луковицей в сторону шедших по улице.
— Похоже, ваши молодцы решили выйти из игры.
Лилберн, застегивая на ходу колет, уже бежал к конюшне. Солдат шел за ним и жаловался набитым ртом.
— Не по совести это, сэр. Мы тоже дома не были три месяца. Приказ-то, он для всех один, верно я говорю, сэр?
— Какой приказ? — Лилберн распутывал поводья, не глядя, ловил ногой стремя.
— Приказ пришел от парламента — прекратить огонь. Начинаются переговоры, чего ж нам тут торчать? Вы бы поговорили с мистером Холлесом, сэр, втолковали ему, что и нам не худо бы наведаться домой.
Голова растянувшейся колонны уже оставила позади последние домишки, ступила на лондонскую дорогу. Лилберн, свесившись с седла, всматривался в лица обгоняемых им солдат, искал тех, кого запомнил по Эджхиллу. На глаза ему попался знаменосец — он вырвал у него штандарт и с криком: «Стой! Стойте!» — помчался вдоль рядов.
— Эге, да ведь это сам Лилберн! — раздались голоса. — Наш капитан, долговязый Джон. Откуда он взялся?
— Плевать на него! — кричали другие. — Пусть проваливает откуда пришел. Был приказ парламента, и кончено. Домой!
Ловкие тени справа и слева проскальзывали мимо коня, которым Лилберн пытался перегородить дорогу.
— Солдаты! — ему с трудом удавалось подавить клокотавшую в нем злобу, найти нужные слова. — Ваши дома, жены, дети! Кровь ваших братьев, пролитая под Эджхиллом!.. Ваша слава!..
В это время треск мушкетного залпа прорвался сквозь туман со стороны Брентфорда. Передние в растерянности попятились.
— Ага, вы слышите, слышите! Король изменил своему слову, он наступает. Неужели мы дадим кровавым кавалерам ворваться в Лондон? В наши дома! В парламент!
Изумление, страх, гнев, досада перемешались в невнятном гуле голосов, прозвучавшем в ответ. Один солдат все же попытался проскользнуть незаметно за лошадиным крупом. Лилберн повернулся в седле и что было силы двинул его древком между лопаток. Солдат упал на четвереньки, прополз немного вперед, потом вдруг описал на дороге полукруг и так же, не вставая, быстро-быстро прошмыгнул обратно. Видевшие это не могли сдержать хохота. Их смех подхватили другие, дальние, он прокатился по рядам, и как-то сами собой роты повернули и быстрым шагом, выравниваясь на ходу, пошли назад, навстречу стрельбе.
На улочках Брентфорда теперь было полно солдат. Никто толком не знал, что происходит, сержанты хриплыми голосами выкликали своих. Лилберн, не выпуская штандарта из рук, носился вдоль шеренг, пока сбоку на него не вылетел другой всадник — сам Холлес.
— Капитан! За мостом сверните налево. Надо прикрыть дорогу на Кингстон.
— Будет исполнено, сэр.
— Держитесь, пока не пройдет артиллерийский обоз. Дьявол! Из-за этих доверчивых олухов мы остались без артиллерии.
— Но мирные переговоры?
— Его честнейшее величество, видимо, решил перенести их прямо в Лондон.
— Лорд Брук, мистер Гемпден?..
— Я уже послал к ним. Держитесь, сколько сможете, потом отступайте сюда. Кавалерию мы, кажется, отбили, но когда подойдет их пехота, будет тяжко.
Он дал шпоры коню и, перемахнув через баррикаду, перегораживающую улицу, исчез в тумане.
Когда роты достигли западной окраины Брентфорда, стрельба уже прекратилась. Метров через пятьдесят на дороге начали попадаться трупы. Раненый кавалер сидел, прислонясь к убитой лошади, закрыв лицо руками. Кровь текла между пальцев, заливала голубой камзол. Солдаты молча косились на него, обходили стороной. Справа за обочиной были видны ряды красномундирников, спешивших продвинуться вперед, занять отвоеванное пространство. Лилберн приказал своим сворачивать налево, идти полем, сам ехал метров на двадцать впереди, всматриваясь в туман.
Так никого и не встретив, они пересекли кингстонскую дорогу и стали за ней растянутой тройной шеренгой — сначала копейщики, за ними в два ряда стрелки с мушкетами. Откуда-то появился Эверард, ведя в поводу вьючную лошадь с запасом пороха и пуль. Между солдат прошел слух, что атака была случайной, видимо, какой-то эскадрон кавалеров заблудился под утро и, получив хорошее угощение, убрался восвояси. Тем не менее приказ «заряжай» они выполнили охотно и быстро, огоньки зажженных фитилей замелькали тут и там. Туман скрадывал звуки, и в этом тихом утреннем безветрии была такая безмятежность, что неясный гул, донесшийся до них, можно было принять скорее за шум теплого дождя или воды на мельничном колесе, но только не за то, чем он был на самом деле, — приближающимся топотом сотен копыт по мягкой земле.