Сверх отпущенного срока
Шрифт:
— Домой, я сказал!
Вечером Дальский сидел в гостиной вдвоем с Германом Владимировичем. Обиженный Махортов ушел на охоту на какое-то Гусиное озеро, где располагалась охотничья избушка, сказав, что вернется через неделю. Телохранители парились в бане. Трещали дрова в камине, в просторной комнате было жарко, но актера время от времени сотрясал озноб. Герман Владимирович подливал ему виски и о чем-то рассказывал. Алексей его слышал, но вникать в слова даже не пытался.
— Зря
— А зачем мне с ним о Чечне говорить?
— Ну, мало ли, — пожал плечами собеседник, — ты ведь тоже там был. Нам же известно, откуда у тебя орден Мужества и за что. А у прапорщика там сын погиб, вернее, без вести пропал. Степан рапорт подал тогда, чтобы попасть на войну и сына отыскать. Не нашел. Но воевал так, что списали его со службы. Почти год в дурке провалялся. Потом Максим Михайлович этот дом построил и переселил бедолагу сюда. Вроде мужик оклемался немного.
— А за что Потапов так его ценит?
Герман Владимирович молчал. Потом выпил залпом рюмку виски, которую наполнил для Дальского, вытер губы ладонью, поставил пустую рюмку на стол, посмотрел на огонь в камине, покашлял и только тогда ответил:
— Прапорщик Максиму Михайловичу жизнь спас.
На следующий день Люба сходила к мужу и вернулась от него с двумя гусями. Положила мешок с дичью на стол перед Дальским и сказала, явно чем-то недовольная, вероятно, тем, что миллиардер обидел ее мужа:
— Отправьте в Москву жене и Дениске.
— Какая женщина! — восхитился Герман Владимирович. — По лесу пехом пятнадцать верст туда и обратно столько же!
Вечером он возвращался в Москву. До посадочной площадки было не больше сотни шагов, и Алексей проводил его до вертолета, надеясь напоследок узнать самое важное для себя, прояснить то, что не давало покоя. Но все не решался заговорить. Герман Владимирович тоже не проронил ни слова.
Лишь когда завели двигатели и винт начал вращаться, актер не выдержал:
— Герман, скажи честно, на Потапова уже было покушение, да? Поэтому я и понадобился?
— Нет, не поэтому, — покачал головой главный телохранитель олигарха. — Хотя вообще-то обстреляли бронированный «Бентли» из «калаша» на трассе, из-за кустов. Мы шли под сто шестьдесят, и если бы не броня, неизвестно, что было бы. Мои ребята развернулись, тут же подскочили к тому месту, но стрелок на мотоцикле по лесу на другую трассу проскочил. Это под Москвой случилось…
Двигатели вертолета гудели, потому обоим приходилось кричать.
— И чего теперь?
— А ты хочешь отказаться от работы? — крикнул Герман.
— Нет.
— Ну и все! Дурак какой-то
Герман Владимирович закинул в вертолет мешок с убитыми гусями и протянул Алексею руку.
— Пока. Посиди здесь еще недельку. Здесь-то тебе точно ничего не угрожает.
Утром Дальского разбудило не пиликанье будильника, а чье-то прикосновение. Еще не проснувшись окончательно, Алексей подумал, что его пытается разбудить Нина, и отмахнулся:
— Отстань…
В комнате было темно, сквозь предутреннюю хмарь на фоне едва различимых обоев колыхался массивный силуэт. Актер приподнялся, еще не понимая, кто перед ним.
— Слышь, Михалыч, — прозвучал хриплый голос человека, пытающегося говорить шепотом и не умеющего это делать, — ты, это… не обижайся на меня…
Это был Махортов.
Алексей сел в постели, посмотрел на светящиеся цифры будильника: 06.50.
— Включи люстру!
Степан Григорьевич метнулся к стене. Вспыхнул свет, и Дальский зажмурился, поморщился.
— В такую рань разбудил…
— Так все равно тебе скоро вставать, а я заснуть которую ночь не могу — переживаю за свою глупость.
Тут же в дверь постучали, и в комнату вошла Люба с подносом, на котором стоял кофейник и позвякивало о блюдце донышко чашки.
Кофе не хотелось, хотелось только одного — спать. За годы служения в театре Дальский не привык рано вставать, в девять и то с трудом продирал глаза, а тут ни свет ни заря — и сразу кофе в постель. Люба поставила поднос на прикроватную тумбочку и наполнила чашку. Кофе, судя по отсутствию пара, был холодным. Жена Махортова, так и не произнеся ни слова, удалилась.
— Что это? — поинтересовался Алексей.
— Настойка твоя любимая, — объяснил прапорщик. — Ты по утрам всегда ее пил, а в этот раз ни разу не попросил, вот Любаша сама и подсуетилась.
Дальский взял чашечку, понюхал, а потом осторожно пригубил. Настойка была горьковатой, густой и крепкой. Вряд ли то, что по утрам пьют олигархи, может оказаться смертельным для обычного человека, подумал Алексей, а потому осушил чашку вторым глотком. По телу разлилось тепло.
— Что в ней такое? — спросил Дальский.
— Да я толком не знаю, — пожал плечами бывший прапорщик, — заячья капуста, калган, корешки, цветочки какие-то, семена. Жена сама собирает и на водке настаивает. Но поскольку я не пью спиртное вовсе, то мне Любаша только по чайной ложечке дает иногда, когда устаю сильно.
Махортов продолжал стоять.
Алексей спустил ноги на пол и кивнул на кресло:
— Садись!
Степан Григорьевич опустился на краешек сиденья, задумчиво поглядел на картину.
— Нравится? — спросил Дальский.