Сверхновая американская фантастика, 1996 № 08-09
Шрифт:
Свет погас.
— Не плачь, сестра Мэри, — сказал Криб. И сестра Мэри поняла, что опять плачет.
— Я ничего не могу вспомнить, — сказала она.
Чума свирепствовала среди стрибов, косила их, предварительно натешившись вдоволь их мучениями. Тут мало что можно было сделать, но сестра Мэри делала, что могла.
Странно, но к Родриксу, похоже, вернулось присутствие духа и теперь он проводил почти все время, помогая остальным в изоляторе. Наверное, не сумел получить
Каждое утро она собирала персонал, но они ведь и так все делали, что могли. Ей нужно было лишь втянуть их в работу, а там все шло само собой. А она работала в городе. Она и Криб.
За все эти дни она так устала, что потеряла всякое представление о времени, позабыла все о Тили, Земле и даже вере. Все казалось ей отдаленным и нереальным, кроме их с Крибом ежедневных трудов, попыток облегчить боль и смягчить приход смерти. Однажды, после того, как им выпал особенно тяжелый день, она сказала Крибу:
— Компьютер что-то уже нащупал. Напомни мне завтра поговорить с Родриксом, Криб. С утра пораньше.
Криб сказал:
— Завтра я не смогу работать с тобой, сестра Мэри.
— Но ты должен, Криб. Ты же не можешь бросить меня сейчас. Бога ради.
— Мне очень жаль, сестра Мэри. Но у меня чума. Я болен.
Я должен умереть.
И он умер. Когда его везли на кладбище, сестра Мэри сидела в повозке и говорила с корзиной, в которой лежало его тело. Она больше не обращала внимания на запах. Вообще ни на что не обращала внимания.
— Я и сама, кажется, уже на пределе, Криб. — сказала она, — как Родрикс. Только я уже окончательно сорвалась и падаю теперь в безграничный океан тьмы. Потому что мне уже все безразлично: чума, стрибы, Бог. Я просто слишком устала. Понимаешь, Криб?
— А ты, — спросила она возчика, — ты понимаешь?
— Мне все равно, — ответил он.
— Вот именно, — хрипло рассмеялась она, — я, наконец-то, становлюсь стрибом. Жаль, что ты не дожил до этого, Криб.
Но лишь когда они добрались до кладбища, она уяснила истинные масштабы чумы: целое огромное поле, сплошь заставленное нагроможденными друг на друга соломенными корзинами; невероятное, непредставимое зловоние.
— Нет, я не еду с вами, я хочу немножко побыть здесь со своим другом, — сказала она возчику. Он без выражения уставился на нее.
— Я знаю, — сказала она. — тебе все равно.
И весь день она просидела рядом с корзиной, в которой лежал Криб. Говорила с ней. Сама себе отвечала. Галлюцинировала. Болтала, точно лунатик, сама с собой, с Кривом.
Уже ближе к концу дня, когда небо померкло, корзина начала светиться. Сестра Мэри отступила на шаг, бормоча и крестясь.
— О Господи, это на самом деле? Пожалуйста, скажи мне; я уже не понимаю, что происходит на самом деле, а что нет.
Корзина распалась надвое и из нее медленно, плавно
— Криб, — спросила она.
— Больше не Криб, — ответил ей Тили по-английски.
— Чума, — прошептала сестра Мэри. — Когда стриб умирает, он становится…
Тили указал на кладбище, сплошь заставленное корзинами с мертвыми стрибами.
— Пустые, — сказал он. — Лишь одно семечко из тысячи становится деревом, лишь один стриб из миллиона становится Тили.
Сестра Мэри дико затрясла головой.
— Нет-нет, мне очень жаль, но я не могу принять это, не могу согласиться. Как же так — все эти смерти ради одного Тили?
— Это всего лишь стрибы, — ответило оно, — мне нужно идти.
— Куда же ты уходишь? Что же ты теперь будешь делать, Криб? Прости, да, я знаю, ты больше не Криб, ведь так?
— Я ухожу, чтобы быть Тили.
— Не ответишь ли мне на один вопрос, Криб? — прости — Тили? Ну пожалуйста!
— А зачем Тили с тобой разговаривать? Ты для Тили все равно, что для человека — мошка.
— Но ведь симпатичная мошка, верно, Криб? Прости, не Криб. Не ответишь ли всего на один вопрос, Криб? Ради старой памяти, из прихоти, почему угодно. Не скажешь ли ты мне теперь, когда ты стал этим самым Тили, теперь, когда все эти жизни выброшены на свалку просто ради того, чтобы ты мог заняться тем, что там делают Тили, теперь, когда ты всеведущ, не скажешь ли ты мне… — горло у нее перехватило. — Бог существует?
— То, что ты полагаешь Богом, не существует, — сказал Тили, — а впрочем, то, что ты полагаешь не-Богом, тоже не существует.
И он взял да исчез, оставив сестру Мэри наедине со своими мыслями. Которые тоже не были реальны. Потому что вновь ей показалось, что она вот-вот ухватит что-то, но оно опять исчезло. Должно быть, отправилось в Тили-таун, сказала она себе. Где бы он ни был, или, вернее, что бы он ни был. Или, может, даже, каким бы он ни был. Не удивительно, что я не могла понять ответов — я даже не могу правильно задать вопросы. Но, полагаю, я тут уже достаточно пробыла. Полагаю, мне пора двигаться обратно в город, потому что там меня ждет работа. Может, работа и есть ответ. На тот вопрос, который я так и не смогла задать.
И, шагая назад, в город, она думала: может, я все-таки выкарабкаюсь. Как Родрикс. Неведомо как, даже не сознавая того. Мы, люди, уж точно никакие, черт нас побери, не Тили. Но нас трудно сломить. Мы удивляем даже самих себя.
Может, со мной все в порядке. Я была на краю, а теперь возвращаюсь назад. Может, я стала чуточку сильнее, чем раньше. И может, этим я обязана Крибу. Или тому Тили, который был Крибом. Может, и он обо мне знает. О том, что я сейчас думаю. И, в порыве интуитивного озарения, она каким-то образом поняла, что так оно и есть. Что он знает. Что она ему не безразлична. Как может быть не безразлична симпатичная мошка.