Свет мой, зеркальце, скажи
Шрифт:
– Нет, нет, конечно. Я прекрасно понимаю. Прекрасно.
У меня создалось впечатление, что они готовы обнажить головы и встать по стойке смирно.
– Tak.
Я щелкнул каблуками, вновь поклонился, развернулся и удалился по коридору с руками за спиной и головой, полной государственных дел.
Вивьен.
Но вначале надо подготовить почву, мысленно или эмоционально. Я позвонил в приемную из маленького салона, чтобы посыльный пришел убрать остатки ужина. Затем с серьезным видом зашагал взад-вперед. Если учесть гонкуровскую премию, я заполучил для Макмануса и Нэйджа пару международных лауреатов,
И самое дерьмовое - контракт Андерса Грандаля там, в комнате. Положи руку на него, он наделен магической силой.
И Вивьен тоже там, в комнате.
Укрытый решеткой радиатор свистел и клокотал, но комната показалась мне неприятно прохладной. Я заметил, что занавески слегка колышутся. Закрывая окно, несколько мгновений я созерцал лежавший у моих ног Копенгаген, плоский и сероватый на темном фоне. Внизу, неподалеку отсюда, был вокзал, я видел его тускло освещенные перроны. Подошел игрушечный поезд и из него как муравьи высыпали пассажиры. Большая неоновая реклама светилась на здании напротив и отбрасывала зеленоватый отблеск каждый раз, как только зажигалось слово "Боулинг"
Вивьен нежно ласкала мой обнаженный живот.
– Что за город, - прошептала она.
– Не удивительно, что Гансу Христиану Андерсену понадобилось погружаться в страну мечты.
– Тем не менее, тут есть сады Тиволи.
– С царством сосисок и машин под ними. Задерни занавески.
– Никто не может нас увидеть, мы слишком высоко.
– Я знаю. Но все же закрой.
Я поискал и нашел шнур, потянул за него. Старые шторы сомкнулись.
– Какие пыльные, - заметила Вивьен.
– За те деньги - которые ты платишь, дирекция должна бы предупреждать об этом.
– Платит издательство.
– В таком случае черт с ними.
Обнаженная, она уселась перед открытым ящиком комода, просмотрела ассортимент белья фрау Герды, которое разложила там Карен. Потеребила пальцами кисею и кружева.
– Очень даже"люкс" - заметила она, имитируя говор Карен.
– У этой шлюхи Карен неплохой вкус, весьма своеобразный.
Она поднимается, встает перед огромным зеркалом, держа перед собой ночную сорочку. Она такая же рослая, как и Карен, но более массивная. И в то время как Карен использует лишь макияж, эта выделяет не только губы, но и соски. Различия бросаются в глаза. Карен холодна и разыгрывает страсть. На профессиональном жаргоне - она знает, как возбудиться и возбуждается ещё больше, если речь идет о деньгах. Вивьен не разыгрывает страсть, она сама достаточно страстна. Стоя перед зеркалом с полуприкрытыми ресницами и приоткрытыми губами при сжатых зубах, с раздувающимися ноздрями, она не восхищается своим телом, как это делает Карен, но оценивает возможности его использования. Тело - это профессиональный инструмент, и обожает она его функции, а не само тело.
Она надевает
– Так любишь?
– спрашивает она у моего отражения.
– Люблю.
Она с интересом изучает отражение. Как балерина поднимает и закладывает за голову руки.
– Волоски в подмышках, надеюсь, тебя не шокируют?
– Нет, но как американцу мне кажется это неудобным.
– Но я уже давно интернациональна, дорогой. И может быть, несколько упряма.
Она поворачивается к зеркалу, смотрит на меня, вначале на меня, а затем на кровать. Я киваю.
– Спешить некуда.
– Я вижу. Ожидание - половина удовольствия. Как когда идешь к дантисту.
Я смеюсь, это её удивляет, поэтому я объясняю.
– Теперь я знаю, кто ты. Впервые, когда я тебя увидел, я действительно шел к дантисту.
– В тот день в отеле? Маленький обалдевший разносчик?
– Нет, накануне. На тротуаре Фледжер стрит. Ты выходила из своей машины. Первое, что бросилось в глаза - твой зад и ноги. Ты наклонилась поправить застежку на туфле. Прямо посреди дороги.
– Я делала это мастерски. Чтобы возбудить мужчин.
– Ты странным образом возбудила и меня.
– Я знаю. Ну что же, выпьем стаканчик за приятные воспоминания?
– Аквавит со льдом?
– Отлично. Правда, если лед старика Грандаля не растаял.
Несмотря на звонок, никто не пришел убрать со стола и, зная теперь обслуживание в "Регале", я был почти уверен, что все останется до утреннего визита горничной.
Вивьен, гримасничая, оглядела стол, выудила белый кусочек курицы и принялась его жевать.
– Грандаль с компанией неплохо поработали.
– Безусловно.
– Это датская привычка.
– Как и все остальное.
– Я предпочитаю остальное, - заметила она.
– Остался лед?
Горстка льда плавала на поверхности. Я выловил его, бросил в стакан и залил водкой. Все это протянул Вивьен.
– Ты не будешь?
– Выпьем вместе.
Поочередно мы пили до тех пор, пока стакан не опустел, затем она мне улыбнулась.
– Не правда ли, все было не зря? Грандаль теперь твоя собственность?
– Да.
– Ты знаешь, ваш издательский дом ведь может просто выбросить деньги на ветер.
– Не исключено.
– А тот французский гений, с которым ты недавно подписал контракт? Ведь он не сможет с успехом разойтись в Америке, не так ли? И даже в Англии?
– Я не думал об этом.
– А все эти бородачи, которых ты собрал под крылышко издательского дома в обмен на их нерожденные шедевры? Необоснованный риск, тебе не кажется?
– Крайне рискованно.
– И все лишь для того, чтобы не чувствовать духа Винса Кенны?
– Может быть отчасти.
– Отчасти? А остальное? Старый добрый культ устарелых героев?
– Мне кажется, это не так.
– Нет. Но тем не менее какой забавный пантеон! Добрый старый Том Хаббен спина к спине с Андерсом Грандалем.
– Послушай, дорогая, может быть, ты позволишь мне самому заняться маленькими парадоксами моей жизни?
Она покачала головой.
– Время волнений уже давно прошло. А судя по этим мелочам на прикроватном столике, настал час расслабления и сна. Время принимать пилюли.