Свет над горизонтом
Шрифт:
Еще прошлой ночью можно было наблюдать, как с той стороны, куда шел отряд, виднелось слабое зарево да изредка доносился глухой раскатистый звук канонады.
Командир сидел на свернутой плащ-палатке и задумчиво грыз соломинку, он ждал, когда возвратятся отправленные на разведку люди.
Долматов лежал на боку, оперевшись на локоть согнутой руки и словно силясь что-то вспомнить, не отрываясь смотрел на Ольштынского. Он, действительно, пытался вспомнить, кого же все-таки напоминает ему командир, и внешностью, и манерой поведения, и даже привычкой, снимая фуражку, легонько проводить рукой по светло-каштановым с небольшими залысинами на лбу волосам. Чей-то образ так и вертелся у него в сознании,
— Слушай, Леонид Сергеевич, тебе никто никогда не говорил, что ты на кого-то похож? А?
— На маму с папой одновременно — бабушка говорила. Ты думаешь, только у тебя была бабушка, Марья Ивановна. У Меня тоже была — Пелагея Семеновна. Вот она-то и говорила, что похож я на отца-мать. Манера у нее была такая: скажу отцу-матери, куплю чаю-сахару.
— Нет, я не про то, на кого-нибудь из людей известных, популярных, что ли? — Замполит сел и, уперев локти в колени, ждал ответа.
— Да уж куда мне, — несколько растягивая слова, произнес Ольштынский и улыбнулся как-то очень доброжелательно.
— О! Вспомнил. — Долматов вскочил на ноги. — Ну точно же! — замполит захохотал, уперев руки в бока. — Артист Блинов! Вот на кого ты похож. И не там, где он играет Фурманова в «Чапаеве». Была такая картина «Четвертый перископ», еще до войны Он там изображает моряка. Так вот ты — это он.
— Ты хотел сказать он — это я?
— Какая разница! Теперь как камень с плеч, а то все думаю и думаю, кого ты мне напоминаешь. Трубку бы тебе — и тогда вылитый Блинов.
— Вот так и получается в жизни: с одной стороны, ты вроде военный моряк, капитан-лейтенант Ольштынский, а с другой, ни дать ни взять — артист Блинов, раздвоение личности.
Из кустов, отряхивая капельки воды с накидок, показались разведчики.
— Наконец-то, — Ольштынский поднялся и смахнул приставшую к брюкам солому. — Докладывайте, что там делается в миру. Или лучше прямо изобразите вот здесь, на обороте карты. Рассказывай, штурман.
— Мы подошли почти к самому переднему краю, — лейтенант карандашом рисовал маршрут разведчиков и позиции противника. — Тут, чуть-чуть восточнее того места, где мы находимся, очевидно, стык двух частей, кругом болота, почти непроходимая топь, камыши, руку поднимешь — не видно. Дальше, на песчаных взгорках, видны окопы, линии укрепления, проволочные заграждения, а в лесу доты и артиллерия, танков поблизости нет. Вот здесь склады боеприпасов и горючего. Очень много ящиков, в которых обычно хранят патроны и снаряды, и железных бочек. Мы целый день неотрывно вели наблюдение. Охрана, хотя и сильная, но впечатление такое, что с этой стороны немцы ничего не опасаются, все внимание вперед, где проходит линия обороны, блиндажи, а дальше скорее всего позиции уже наших войск. Огневая активность пока слабая, так, бросят десяток мин или снарядов с обеих сторон и ждут. Изредка завяжется короткая перестрелка, и опять затишье. Сдается, что наши готовятся к решительному наступлению, а немцы время от времени пытаются, чтобы хоть чем-то разрядить обстановку, атаковать сил явно не хватает.
Ничейная полоса — метров двести, местность ровная, открытая, сильно избитая воронками — прямо своеобразный лунный ландшафт, днем перескочить будет трудно — наши ничего не знают, и мы можем оказаться между молотом и наковальней. Вот тут я набросал дислокацию огневых точек и график смены часовых.
Действовали мы скрытно, даже провода их полевой связи не трогали. Могу на двести процентов, ручаться, что фрицы нас не обнаружили.
Мое мнение — прорываться именно на этом участке.
— Ну что ж, сведения полные, какой талант, штурман, потеряла войсковая разведка в твоем лице, — засмеялся капитан-лейтенант. — Молодцы, идите отдыхайте, через часик соберемся и обмозгуем все детали прорыва, а мы пока помаракуем кое о чем с комиссаром…
Офицеры и старшины собрались в самом дальнем углу риги. Подняв тучи отдающей прелью пыли, чихая в ладони, уселись на брошенные на солому бушлаты.
Командир после сообщения о данных разведки объяснил план прорыва.
Было решено: разбить отряд на три части, первой во главе с лейтенантом подобраться как можно ближе к складам, без шума снять охрану и склады взорвать, второй — основной группе, которую поведет командир, ударить напрямик с тыла по блиндажам, забросать траншеи гранатами, выскочить на ничейную землю и, дойдя до середины, залечь, своим огнем прикрывая прорыв остальных. Долматову и его людям поддерживать действия первой группы.
Выступление назначили на двадцать три часа, когда, по словам разведчиков, до смены караулов останется совсем немного и уставшие часовые не будут столь бдительными. Сигналом к началу прорыва будет белая ракета.
Как только начало темнеть, произошло непредвиденное событие. На временный КП прибежал матрос и, волнуясь, сообщил: боевое охранение задержало трех человек, одетых в советскую форму. Их захватили тогда, когда они собирались пробраться к немецкому складу и нос к носу столкнулись с нашей засадой. Неизвестные оказали сильное сопротивление, и только благодаря внезапности нападения на них и явного преимущества все обошлось без потерь и относительного шума. Задержанных доставили на командный пункт.
Перед командиром стояли трое молодых, крепких ребят в пятнистых плащ-палатках и касках.
— Кто вы такие и как сюда попали? — строго спросил Ольштынский солдата, у которого из-под каски выглядывал кусок грязного бинта.
— А вы кто такие и тоже как попали сюда? — вопросом на вопрос ответил неизвестный.
— Сейчас я вас спрашиваю, а не вы меня, тем более вы — же видите, что говорите с советским морским офицером.
— А чем докажете? Море-то отсюда ого-го где, — солдат передернул связанными за спиной руками, — а любую форму нацепить дело недолгое.
Стоящие рядом с ним нахально засмеялись.
— Вот мои документы. Я капитан-лейтенант Ольштынский, командир потопленной подводной лодки, прорываюсь к своим, ясно?
— Теперь ясно, — солдат повернулся к товарищам. — Это свои. Ну а мы, — обратился он к командиру, — мы из десантного батальона, амфибийного, случайно отбились в лесу во время боя, обнаружили склады, хотели взорвать, а тут ваши навалились. Я сержант Почкин.
— А это что за схемы? — Ольштынский вынул из брезентового портфеля, отобранного у сержанта, большую карту, испещренную красными, синими и черными пометками и стрелами.
— Понятия не имею. Портфель мы прихватили в одном из блиндажей, километров в пяти отсюда. Подошли — кругом вроде никого. Вдруг смотрим, офицер выскочил, налил в кусты и опять юркнул обратно. Мы их там обложили со всех сторон. Бросили внутрь пару гранат противотанковых, вот это взяли — и айда, дай бог ноги. От преследования оторвались, да его и не было, по сути дела, и завязли в болоте, поэтому и потеряли связь с остальным десантом.
— Развяжите их, — приказал Ольштынский, — верните оружие, и пусть поступят в распоряжение штурмана, в ту группу, которая пойдет взрывать склады, ребята тертые.