Свет озера
Шрифт:
Теперь только две повозки Пьера, повозка Бенуат и повозка кузнеца двигались по дороге, вившейся меж виноградников, пашен и лесосек. Хотя снова поднялся ветер, но солнышко уже пригревало, и на тех полянах, что лежали выше, таял снег. Дорога то шла вверх, то спускалась вниз, потом снова ползла вверх и наконец привела их к селению, где они и остановились. Когда к путникам подошел какой-то крестьянин, Бизонтеи спросил его:
— Отсюда до Ревероля доберемся?
— А как же. Тут не больше двух лье, да дорога трудная. А что вы собираетесь там делать?
— Мы
Крестьянин испуганно отшатнулся. Кровь бросилась ему в лицо, он с трудом подбирал нужные слова, запинался, а потом крикнул:
— Катитесь отсюдова к дьяволу! Если вас в карантин послали, значит, вы чумные. А ну прочь отсюда!
И сам поспешил первым убраться подальше от приезжих, заперся в своем доме.
Но Бизонтен, громко щелкнув кнутом, прокричал ему вслед:
— Спасайся кто может! Если у меня чума, то у тебя, братец, наверняка понос!
Лошади с места взяли рысью, загрохотали колеса, зацокали копыта. Забрехали деревенские псы, но, так как повозки уже свернули на лесную дорогу, собачий лай скоро затих вдали. Бизонтен возглавлял их маленький кортеж и ехал на передней повозке, куда запряг кобылок. Пьер и Мари с ребятишками следовали за ним, в их повозку впрягли Бовара, дальше ехали Ортанс с Бенуат, а вслед за ними кузнец, захвативший с собой цирюльника и весь его скудный скарб.
На лесной дороге Бизонтен пустил своих лошадей шагом и сказал Пьеру с Мари:
— Прямо сумасшедший какой-то. Но не все же они здесь с ума посходили. Вот увидите, как нас славно встретят в Ревероле.
Он снова взял вожжи. Хотя солнце уже светило по-весеннему, но после этого разговора о чуме все кругом как-то поблекло. Отчасти поэтому Бизонтену так захотелось перекинуться хоть двумя словечками с друзьями. Ради них, но также и ради себя. Брать глоткой да неудержимым хохотом еще не значит, что всех на свете перехитрить можно. Нет, и впрямь этот край уготовил им странный прием!
«Раз ты сумел от Сора отделаться, все равно, значит, денек нынче выдался удачный, — твердил про себя Бизонтен. — Не впадай зря в черные мысли! Пока еще, кроме того начальника стражи, который хоть запомнил твою морду (и то уже тебе чертовски повезло), ты ведь никого из знакомых не встретил. Вот когда мастер Жоттеран вернется, все уладится».
Ему было так необходимо подбодрить себя, однако в глубине души хотя он и не сомневался в дружелюбном отношении мастера, но не был твердо уверен, что тот даст ему работу.
Дорога ползла вверх по холму, и, когда они добрались до самой вершины, перед ними открылся спуск, ведущий в долину, где меж полей, еще покрытых снегом, желтой змеей вилась дорога, а эту дорогу пересекала другая, уходившая куда-то в глубь долины, к подножию крутого откоса. Бизонтен задумался, брать ему вправо или влево. Хоть начальник стражи и объяснил ему, как и куда ехать, но, вправо или влево, Бизонтен не уточнил. И он ломал голову, раздумывая, уж не ошибся ли он, когда вдруг различил под тонким слоем снега тропу, являющуюся
«Похоже, что неезженая», — подумал он, не смея признаться себе, что должна же существовать хоть какая-нибудь надпись, гласящая, что здесь, мол, в селенье карантин.
Подняв глаза, он заметил наконец колокольню, дом, потом второй, за деревьями на вершине холма, четко вырисовывавшимися на фоне небесной лазури. Перегнувшись, он обернулся назад:
— Смотрите, вон там!
— Вон там! — хором отозвались ребятишки.
Бизонтен прищурил глаза и увидел, как порывом ветра прибивает к земле столб дыма.
— И огонь там есть!
И внезапно при виде этого живого дыма, подымавшегося из печной трубы, он почувствовал, как в душе у него вспыхивает радость. Он щелкнул кнутом, и лошади крупной рысью спустились вниз к подножию пригорка. Подъем оказался нелегким, по разбитой дороге, скованной к тому же гололедом. Пришлось выйти из повозки и тащить под уздцы лошадей, но, к счастью, пригорок одолели скоро. Там, наверху, их ждало четыре дома: два по одну сторону дороги, два — по другую. Справа, чуть в стороне, еще три дома, церковь, потом еще два дома. Около того дома, где из трубы валил дым, снег был лишь слегка затоптан редкими следами человеческих ног.
— Нам вот сюда надо, — решил Бизонтен.
— А кушать нам дадут? — спросила малышка Леонтина.
Мари не выпускала детей из повозки, и дочка ее захныкала.
— Беда все-таки нам, — заметил Пьер, — слава богу, хоть до места добрались, ведь дети совсем извелись за дорогу.
— А по-моему, просто чудо, что они так мало хныкали, могли бы хныкать и почаще, — произнесла Ортанс, подходя к малышке.
Бизонтен уже направился к тому дому, откуда подымался дымок, как вдруг входная дверь открылась. Какой-то согбенный старик сошел с крыльца, спотыкаясь на каждом шагу, он опирался на толстую узловатую палку, а на голове его красовался колпак неопределенно грязного цвета. Хотя уже холодало, на нем была только рубаха, широко распахнутая на груди. Превратившиеся в лохмотья рукава открывали худые, как у скелета, руки. И рубаха, и лицо, и руки старика — все были одного цвета: грязно-песочного. Длинные седые волосы, падавшие из-под колпака на плечи, вольно трепал ветер.
Так как ребятишки все-таки выпросили разрешение выйти наружу, Мари поставила их на землю возле головной повозки. Подойдя к ним, согбенный старец уставился на детей, как-то неестественно выворачивая голову и шею. С минуту он молча смотрел на них, потом сказал:
— Вот эта парочка много чего сумеет запомнить и порассказать. Хорошо, что они попали сюда, здесь рассказов наберется целый воз. А мои-то, черт побери, уж никогда никому ничего не расскажут. Семь лет назад чума их всех унесла, и их мать в придачу. Моих детей и их детей. От всей семьи, черт побери, одного лишь меня оставила. Негодного даже на семя. А скольких еще других эта самая чума сожрала! А вас вот пощадила, и власти вас в карантин загнали. Боятся… все всего боятся…