Свет в объятиях тьмы. Азим и Чёрный рубин
Шрифт:
Расим доплатил капитану и, поблагодарив, сошёл на берег. Хотя его благодарность прозвучало как оскорбление, ибо он всё еще пребывал в гневе.
До города оставалось две мархалы, и в порту Расим велел дать ему самую быструю лошадь. Узнав премьер-министра, глава порта дал ему своего коня, сочтя это за честь. Однако Расим не оценил его любезность и сразу пустился вскачь.
По дороге в Расулабад он решил поехать прямо во дворец, чтобы избежать нежелательных контактов с простыми людьми. Расим не хотел, чтобы народ узнал о его скором возвращении, и выбрал путь по безлюдным переулкам.
— Верните эту лошадь главе порта! — рявкнул Расим на удивлённых слуг, подъехав к восточному блоку дворца.
Измотанный конь чуть ли не свалился с ног, однако Расиму не было и до этого дела.
Вступив во дворец по служебному входу, злость Расима словно возродилась с новой силой. Казалось, что он вот-вот воспламенится. Один его взгляд заставлял придворных слуг прятаться за угол или в арочных нишах для слуг. Те бедолаги, которые всё же попадали ему на глаза, горько потом сожалели о том, что вообще служат во дворце. Одной из них оказалось Мастона. Уронив красивый глиняный кувшин с горячим отваром каркаде и изюма, она бросилась прочь из дворца, рыдая во весь голос. Такого оскорбления бедняжка в жизни не слышала в свой адрес. Она всего на всего спросила у премьер-министра заварить ли ему чай? В ответ Расим озлобленно процедил ей:
— Можешь заварить чай своей пизде!
Войдя в свой рабочий кабинет, Расим правой рукой отшвырнул свой коврик из-под левой подмышки и громко хлопнул за собою дверь, но его ругань была громче.
— Как он посмел?! Да как он посмел?!! — он в злостном негодовании метался по кабинету и в ярости сжимал кулаки и разводил руками. — Этот выскочка? Наглый юнец!!! Как он посмел?! Да как ОН посмел?!! — первое «он» относилось к Азиму, второе — к султану.
Расим поднялся на возвышение, на котором стоял его низкий рабочий стол, и захотел присесть. Согнув колени, он вдруг замер, бросив презирающий взгляд на книги и бумаги, что лежали на этом резном столе.
— Все эти книги, все эти знания, — с тихим раздражением Расим подвёл руки под край стола и со всей силой перевернул его. Стол верх ногами упал вниз вместе с книгами, а бумаги разлетелись по кабинету. — Зачем они мне, — процедил он в гневе, — если я не додумался задать такой простой вопрос? Простой вопрос, — тонким истерическим голосом упрекнул он себя и гневно захохотал над самим собой. — Гнусный, мерзкий, гнилой юнец!!! — продолжил он орать. — Пришёл, спросил и получил, — последнее он произнёс в истерическом изумлении. — И испортил мне ВСЁ!!!!! Я ВНЕ СЕБЯ!!!
Расим разъярённо нарезал круги у неглубокого арочного алькова с нишами в стене, продолжая сквернословить и орать на самого себя, когда его уши уловили тихий, нерешительный стук. Дверь осторожно приоткрылась и за ней показался Акмал, главный писарь.
— Г… господин, ви… визири просят аудиенции, — сообщил он. Акмал не знал причину гнева Расима, но он весь дрожал от страха обрушить на себя всю его ярость.
— Аудиенции?!! — Расим разразился громом, который содрогнул все старые кости Акмала.
Писарь съёжился от испуга, как собака во время грозы. Его голова провалилась бы в грудную клетку в надежде спрятаться от палящих глаз Расима, будь она на то способна.
Вдруг Расим услышал некий третий голос. Он повернулся к стене, сделав глубокий вдох и выдох в попытке успокоиться. В руках от локтей до пальцев всё ещё покалывало от злости и свербело в затылке. Его пылающий взгляд запал на нишу в стене под самой аркой. Расим вслушался в голос, звучавший у него в голосе: «Самообладание — залог к всеобладанию». Это были слова его отца. Он говорил их ему в детстве, когда утешал его после насмешек задир.
Расим сделал ещё один глубокий вдох и выдох. Злость постепенно стихла, уступая место змеиному спокойствию. Стоя в шаге от ниши, он боялся завести внутрь руку, ибо там было спрятано то, что до сих пор приводило его в ужас и вызывало скорбь.
— Прости меня, отец, — сквозь горький ком в горле, неслышно для писаря, проговорил Расим. — Мне стоило вернуться за тобой, — грусть и сожаление сжимали его грудь. Расим тяжело опустил руку и понурился. Он бы отдал сейчас всё, чтобы услышать голос отца вслух, а не в своей голове. — Скоро, — неслышно прошептал он.
Помолчав в раздумье некоторое мгновение, он исподлобья посмотрел на взволнованного и негодовавшего писаря и негромко сказал ему:
— Аудиенция будет.
Страх писаря как рукой сняло. Толи от радости, что премьер-министр не сорвался на нём, то ли от возобновившейся надежды, что визири обсудят важные для народа вопросы, Акмал позволил себе сделать несколько шагов внутрь со сверкающим лицом.
— Они будут рады, мой господин, — за своей широкой улыбкой, Акмал имел в виду народ, а не визирей.
Расим повернулся и сделал пару шагов к писарю. При этом он не спустился с возвышения.
— Очень, — прошептал он с мягкой затейливой улыбкой.
С рукой у сердца писарь сделал поклон головой и поспешил на выход из кабинета Расима. Он желал скорее сообщить, что премьер-министр прибудет на аудиенцию.
Расим спустился с возвышения, смерил собственноручный бардак безмятежным взглядом и медленно последовал за писарем. Выйдя в коридор, он окликнул Акмала.
— Что им нужно?! — осведомился Расим, закрывая за собой дверь на ключ.
Писарь был вынужден остановиться и вернуться к премьер-министру.
— Визирей созвал шахзаде Мунир. Он ожидал вашего возвращения из Ангурана, — в голосе и во взгляде писаря был намёк на его громкое возвращение во дворец.
— С каких это пор он созывает визирей? — покосился Расим.
Акмал странно насупился. Ему были неясны тон и негодование Расима.
— Господин, — писарь осёкся и со вздохом опустил голову. — Во время вашего отсутствия скончался на-шахзаде Носир ибн Нодир, — печально проговорил Акмал.