Свет в объятиях тьмы. Азим и Чёрный рубин
Шрифт:
Отец с сыном были одеты почти одинаково. Оба в шерстяных шароварах, заправленных в кожаные сапоги с мехом внутри. На теле шерстяные рубахи голубого и серого цвета. Такого же цвета их кафтаны, расшитые белыми и серебристыми шелковыми нитками. Их зимнее одеяние дополняли жилетки из верблюжьей шерсти. На голове Аъзама чалма из серого бархата, а у сына голубая, подчёркивающая синий цвет глаз.
Несмотря на солнце, на улице было холодно. Азим потянул свою чалму, чтобы полностью скрыть свои уши, и обратился к отцу.
— Могу ли я как-нибудь поработать с дядей?
Азим решил, что во дворце, а точнее у её садов у него будет больше шансов увидеть Зилолу.
— Я поговорю с ним, — обещал Аъзам, а потом задумался и подозрительно посмотрел на сына. — Азим, — его голос был серьёзным, — в последнее время ты стал каким-то рассеянным. Мне доносили, что ты невнимателен, когда к тебе обращаются. Что с тобой происходит? — смерив сына взглядом, спросил Аъзам. — Я и сам замечаю твой мечтательный взгляд. Ты… влюбился?
«На исходе второго года эпидемии было достоверно выявлено, что основным источником распространения Зелёной хвори были туалеты, в особенности общественные, на базарах и других специально отведённых местах. Моча заражённого даже на первой стадии заболевания, перемешавшись с испражнениями в выгребной яме, выделяла испарения, которые вдыхал другой испражняющийся или мочащийся человек. В одном из таких туалетов разъярённые арружцы закопали забитую камнями ведьму, которая на самом деле в тайне помогала и даже подсказала Хранителям знаний ингредиенты лекарства».
Хранители знаний: «Исследования Зелёной хвори»
Тысячи звёзд погасли на небе, и ночная чернь медленно сменилась на серо-голубой тон предрассветных сумерек. Где-то на востоке ленивое солнце не спешило восходить. Показав одну шестую от своей могучей стати, казалось, что оно робко выглядывает из-за горизонта, чтобы посмотреть, спят ли ещё люди или уже ждут нового дня.
«Новый день — новые надежды», — так принято говорить у людей, но почём солнцу об этом знать, оно ведь не общается с ними на их переменчивых языках.
«Что за люди? Нет бы общаться на одном общем языке… А ведь когда-то так и было».
От робости люди краснеют, а вот солнце, подглядывающее за ними, стало насыщенно оранжевым, окрашивая восточный горизонт в похожие тона — рутинные краски зимнего рассвета Рахшонзамина. Встав во весь рост над горизонтом, солнце уже приобретает свой истинный белый цвет, но оно всё еще не спешило вставать, чтобы люди ещё немного поспали…
«Как там у них ещё принято говорить?.. Наглость — второе счастье?.. Хватит спать!»
Рассвет занялся во всех своих правах. По мере восхождения оранжевые линии над горизонтом меркли и тускнели, а небо обретало свой привычный зеленовато-голубой цвет. Есть люди, находившие это прекрасным зрелищем. Они намеренно вставали рано, чтобы восхищаться рассветом и, особенно, зимой.
Расим же не был из числа таких людей. Даже за тысячу золотых монет он не вспомнит, когда в последний раз наблюдал за рассветом. Будучи маленьким ребёнком, он валялся в тёплой постели, пока солнце не миновало третью тень утра. Он мечтал, чтобы мать подошла к его постели и нежными поцелуями и ласковыми словами разбудила его, позвала завтракать; чтобы с её приходом в его комнату вошёл и запах его любимой оталы со сладким льняным маслом. Но с каждым рассветом он с болью сжимал подушку и тихо рыдал. У него не было матери. Она умерла, отдав свою жизнь ему. Расим не знал материнской любви и завидовал всем, у кого была мать. С годами эта боль, смешанная с завистью, переросла в злобу и ненависть. Иногда он винил себя за то, что отнял у матери жизнь. Он ненавидел себя за это. Отец говорил, что он родился слишком крупным, и мать не выдержала родов. Несмотря на это, Насим очень любил своего сына и не позволял ему терзать себя за смерть матери.
«Эх, отец, я так соскучился по твоей отале… Я всегда слушался тебя, но тогда я должен был ослушаться»…
Слеза выступила из глаз и разбудила Расима. Вытерев слезу, он заключил, что этот день будет долгим и нудным. Отрадно хоть то, что зиме скоро конец и он полноправно вступит на должность премьер-министра.
Пустой желудок заурчал, но в ответ Расим перевернулся со спины на бок. Он пока не хотел вставать с постели. Обычно он каждое утро проводил за чтением книг. Именно они послужили ему основой его плана, столь благородного по его желчному мнению. Он вдохновлялся былыми временами Далёких предков. Теперь же, когда он заполучил одну из книг этих самых Далёких предков, Расим проводит чуть ли не целые сутки, пытаясь прочитать примечания к основному тексту, написанному клинописью. Однако тайны этой старой, чем все ведьмы, вместе взятые, книги не поддаются разгадке.
За окном солнце уже полностью поднялось над горизонтом. Его свет вливался в спальню сквозь тюль с бледно-зелёными узорами. Расим скинул с себя одеяло, а в месте с ним и грусть, навеянную снами. Он бодро встал с постели и размялся. Расим внушал в себя надежды, что проведёт этот день за древней книгой. Недавно ему удалось прочитать несколько предложений из примечаний — в одной из них что-то говорилось о тополях. У него появилась мысль относительно разгадки ребуса правописания этих примечаний.
Слуги не смели заходить в его спальню, пока он находился там в бодрости или спящим. По его же воле они не смели будить Расима. Потому он сам убрал постель и сложил курпачи, одеяло и подушки в стопку в нише стены. Простояв в раздумьях перед занавешенной нишей с одеждой, он накинул на себя зелёный полосатый чапан и вышел из спальни. В коридоре стоял запах оталы и подогретого льняного масла. Его служанка, Ахдия, приходила рано и готовила ему завтрак. Из-за Чёрной напасти мука стала редкостью в Расулабаде, но благодаря возобновлённой торговле с Ахоруном, она снова появилась на местных рынках. Расим глубоко вдохнул сладковатый запах оталы и улыбнулся. В последний раз он ел эту мучную кашу два года назад.
Услышав шаги господина, Ахдия хотела выйти из кухни, но в проёме уже стоял Расим.
— Доброе утро, господин, — она склонила голову и прижала руку к сердцу. — Где вы желаете позавтракать, здесь или за вашим столом?
Расим взглянул на кухонный очаг в правом углу, на котором стояли котелки, и снова посмотрел на Ахдию. Она была на двадцать лет старше Расима и почти столько же служила ему. В отличие от других слуг и служанок Расим всегда относился к ней с уважением и никогда не грубил ей. Он смотрел на неё и иногда думал, какой была его родная мать.