Свет в окне
Шрифт:
Развод, размен…
Досадная, раздражающая суета; но как привыкнуть к мысли, что Ростик будет жить с Настей и ее новым мужем в Москве? При мысли об этом все внутри начинало болезненно ныть. События между тем разворачивались быстро, и Настя с мальчиком уже уехали: учебный год в разгаре, вторая четверть самая короткая. Несколько раз Карлу удалось поговорить с сыном по телефону. Ростик ждал каникул: каждое лето он проводил на хуторе.
На звонок отвечал ровный мужской голос: «Слушаю вас». Карлушка здоровался, называл свое имя и просил к телефону Ростика. Голос вежливо отзывался: «Да-да, пожалуйста», и после этого говорил куда-то в сторону: «Ростислав!». Человек не отвечал на приветствие, но это искупалось мягкой, извиняющейся
Ничего плохого о своем преемнике Карл сказать не мог. Неожиданным оказалось разве что быстрое его появление. Когда Гена Кондрашин узнал, что Карлушка разводится, он первым делом спросил: «И кто он?». Дождался, пока тот закурил, и назидательно пояснил: «Женщина не уходит в никуда, в туманную даль. Если ушла, то к другому».
Его можно было понять. Жена подала на развод, не только не сказав Генке ни слова, но и продолжая готовить ему завтраки и ужины и «не игнорируя другие супружеские обязанности», как он ехидно выразился, зато в суде жаловалась на его «грубое и агрессивное поведение». В результате чего осталась жить в кооперативной квартире, ради которой Кондрашин из года в год ходил в одном и том же свитере и в столовой ел один суп. В квартиру же незамедлительно вселился муж номер два – не инженер, а начальник цеха на мясокомбинате. «Вот посмотришь, – говорил Генка, – твоя тоже не будет жить одна. Свято место пусто не бывает».
Степан Васильевич Баев не имел никакого отношения к мясокомбинату – он был работником советского торгпредства в ГДР. Как Настя с ним познакомилась, Карлу известно не было, но каким-то образом, он догадывался, это связано с Германией, куда жена ездила несколько раз – то по теткиному приглашению, то по путевкам, которые стали доступней с тех пор, как она сменила работу. Как бы то ни было, намерения у торгпреда Баева были серьезными. Не последним обстоятельством явилось, наверное, и то, что он недавно овдовел. Работа между тем настоятельно требовала его присутствия в ГДР, а присутствовать там он мог только будучи женатым: Министерство иностранных дел по-своему решало задачу о курице и яйце.
Встреча Карла с торгпредом произошла, когда тот помогал Насте – своей новой жене – перед отъездом. Вошли двое мужчин, и Карл не сразу понял, кто из двоих герой новой пьесы, пока вперед не шагнул коренастый человек лет пятидесяти с высоким лбом под коротким седоватым бобриком волос. «Вы готовы?» – обратился он к Насте, после чего кивнул второму на чемоданы. Таксист, догадался Карлушка, когда тот ухватил вещи и скрылся за дверью. Или у него свой шофер?.. Однако все это вспомнилось уже потом, а в тот момент он отчетливо видел только сына. Ростик, немного чужой в новой заграничной куртке «на вырост», стоял у письменного стола и держался рукой за угол. Плечи куртки были широкими, и Ростик выглядел в ней каким-то жалким, хотя не хотелось думать о сыне таким словом, но – да, он был жалким, потому что было жалко его, такого хрупкого и родного. Настя что-то начала говорить про обмен, и торгпред ее прервал: «Вы предупредили, Настя?..». Карл удивился уважительно-отчужденному «вы» и не сразу понял, что «предупредить» о чем-то собирались именно его, бывшего мужа. Настя не претендовала на жилплощадь (она так и выразилась), поэтому обе комнаты поступали в полное распоряжение Карла. «Не хватало, чтоб она у тебя еще и кусок коммуналки оттяпала, – резюмировал Кондрашин. – В Москве небось у него хоромы ого-го! – И добавил: – Ты у нас теперь богатый жених: две комнаты. Не хило… Если что, – Генка подмигнул, – ты ключик-то дашь, по холостому делу?»
О квартире в Москве Карл не задумывался – хватит с него дел с обменом. Ростик по телефону сказал, что у него отдельная комната. Ни гордости в голосе, ни восторга – одна растерянность, и Карлу представилось, что он так и стоит в той нарядной куртке, сжимая в руке чужую телефонную
– Ты как там? – Карл говорил громко, хотя спиной чувствовал живой интерес Марии Антуанетты.
– Нормально, – бледным спокойным голосом отвечал сын.
Тощее меню вопросов быстро исчерпывалось. Мальчик послушно отвечал одним и тем же словом: «Нормально». Ходит в школу – так он и здесь ходил. В новом классе «нормально», что бы это ни означало, – и здесь было «нормально». Чуть более оживленно Ростик сказал, что в Москве в школах форма другая, похожая на солдатскую, представляешь, пап?
– Ну и как она тебе нравится? – ухватился Карл.
Помолчав, Ростик ответил:
– Нормально.
Ростик, мальчик мой, росточек мой любимый! Мне без тебя… Мне совсем не «нормально», я давно забыл, как это – жить без тебя, Ростик.
Внутренний этот вопль – или скорее скулеж – прервал сын:
– Как бабуля себя чувствует?
Карлушка обрадовался, что Ростик так и сказал: «бабуля» в чужом доме, в чужую трубку. Признаться же в собственном малодушии не смог и потому ответил единственно подходящим словом:
– Нормально. Нормально, сын.
Емкое слово.
Он не слишком погрешил против истины: мать чувствовала себя почти нормально, после непонятного приступа головокружения. «Не комната, а карусель, – пожаловалась она Карлушке, – боюсь упасть». Началась другая карусель, стандартная: поликлиника, анализы, очереди. Теперь она должна была каждый день принимать таблетки «от давления», зато комната кружиться перестала.
О чем сказать в первую очередь – о разводе или о сегодняшней встрече? Вторая новость может настолько захватить внимание, что на первую просто не хватит эмоций. В голове начал выстраиваться диалог с матерью – торжество абсурда, если начать с длинного шарфа, словно его зацепившаяся нитка протянулась в далекую отцовскую юность, когда не было на свете ни его, Карла, ни той красавицы-машинистки, оказавшейся ни много ни мало его… кузиной, что ли? Если отцы – двоюродные братья, то они ведь тоже двоюродные?..
Начать можно просто и деловито:
«Свяжи мне длинный шарф, пожалуйста, – сейчас многие носят, это очень удобно. Только не делай бахрому, а то зацеплю где-нибудь, вот как сегодня.
«А где ты зацепил сегодня?»
«Да не я зацепил, а девушка. Хозяйка квартиры».
«Что за девушка, какой квартиры?..»
«Ну, насчет обмена. Хочу поменяться – надоела коммуналка. И знаешь, что оказалось?»
Вот здесь нельзя ждать паузы, нужно продолжать.
«Мы оказались родственниками! Она, девушка эта, – внучка Коли. Папиного двоюродного брата! Случайно выяснили, когда она шарфом за ящик зацепилась». И пересказать абсурдный сюжет, то есть завернуть один абсурд в другой.
Как дальше пойдет, не очень понятно, но в конце концов она неизбежно должна спохватиться:
«А Настя что, тоже была?»
«Нет, Насти не было».
Это нужно сказать спокойно, твердо, безо всякой бесшабашности.
Мать снимет очки, отложит в сторону.
«Что-то случилось?»
«Мы с Настей разошлись. Она уехала, и я меняю квартиру».
Кратко и емко, почти патентная формула.
Можно быть уверенным, что ни обмороков, ни истерик не последует: матери это не свойственно. Таблетки «от давления» предотвратят, надо надеяться, его подскок. Осуждать Настю она не станет, за это можно быть спокойным тоже, и не из теплых чувств к невестке, а из-за него, хотя он давно уже любил не жену, а только нежную ямочку у нее на щеке.