Свет вылепил меня из тьмы

Калинаускас Игорь Николаевич

Есть такой принцип: посылка может прийти в любой форме, когда ты научаешься отличать свои собственные проекции от реальных происшествий.

Эти пути очень опасны тем, что там все на риске с самого начала. Поэтому многие эти варианты пробуют, но мало кто погружается в них всерьез.

Представьте себе такую задачу: человека надо полностью, до основания, «разобрать», и при этом он должен сохраниться, то есть не сойти с ума и не умереть. Параллельно его начинают «собирать» по новому плану. А самая главная и самая сложная работа – это разборка и переделка механизма самотождественности. Это просто колоссальная «штуковина», имеющаяся в каждом из нас, а ее нужно убрать почти полностью.

Растождествление – тоже весьма сложная задача.

В основном, как говорится, в миру эти традиции укладываются приблизительно в такие названия, как дзен-буддизм, некоторые ордена суфизма и хасидизм. Еще есть сказка «Конек-Горбунок»: помните, как Иванушка-дурачок прыгнул в котел с кипящей водой и трансформировался? Вот так приблизительно все это и происходит, только растянуто во времени.

Что отличает все трансформационные учения, что в них общего? Тотальность. Главный технический прием в них – достижение тотальности.

В этих традициях прослеживается такая последовательность: механическое бытие, целевое бытие, целокупное бытие и тотальное бытие. Также в них есть три стадии движения от целевого к целокупному и от целокупного к тотальному: мир Знания, мир Любви и мир Присутствия.Безусловно, в какой-то степени в трансформационных путях отражаются элементы всех путей. В них обязательно нужно пройти искус силой, искус погружением, то есть настоящей глубинной медитацией и переживанием глубинного покоя, и искус хитрого человека, то есть искус управлением. Конечно, все эти искушения могут проявиться не в полной мере, но достаточно для того, чтобы вы смогли убедиться, что находитесь действительно там, где хотели быть.

* * *

На всех путях плата – это жизнь. Все эти дороги – без возврата, везде вы расплачиваетесь жизнью. Никаких других денег ни один духовный путь не признает. Только жизнь в самом прямом смысле этого слова, потому что практически во всех четырех вариантах традиций одно из главных событий обучения состоит в том, что вы растождествляетесь с жизнью. Жизнь для вас становится внешним объектом, вашим произведением и полем действия, вы уже не находитесь в ней, а делаете ее.

На словах это что-то непонятное. Но эта цена неизбежна. Это действительно пути без возврата. Тебе каждый раз сообщают, что если ты сделаешь этот шаг, то ты назад не вернешься. А если ты не сделаешь этот шаг, то ты уже на путь не вернешься. Это с неизбежностью, потому что все это серьезно, все это требует больших затрат труда, большой точности и везения, наверное, тоже.

Ученичество на духовном пути – это вся жизнь, и совсем неважно, находитесь ли вы рядом со мной, если считаете меня своим учителем, или за тысячу километров. Нет никакой разницы. Учитель вас услышит, не волнуйтесь. Это не так трудно, как кажется, это как раз просто.

Трудно в словах что-то рассказать, это трудно, безумно трудно.

Учеником становятся не только потому, что решают стать учеником. Это какое-то сокровенное событие. Иногда к этому нужно долго-долго готовиться, то есть долго-долго идти, пока наконец не почувствуешь, что стал учеником, а иногда это происходит внезапно, как первая любовь.

...

Ташкент – Вильнюс, 1989–1990

Часть вторая. Духовность как способ жить

Идея духовности

Пошел я в драмкружок в Дом пионеров с седьмого класса. И тут началась у меня тяга к совершению всяких антиобщественных поступков. Был у меня приятель Юра, сын директора библиотеки Вильнюсского университета. Звали его всегда почему-то Гуля. И вот мы с Гулей занялись таким интересным делом – мы воровали цветы. Правда, мы никогда не трогали сад человека, который выводил разные новые сорта.

Мы достигли в этих кражах фантастического совершенства. Вершиной был такой поступок: накануне какого-то школьного вечера я поссорился со своей подружкой – Леной. У нее одна нога была короче другой после полиомиелита. Мы с ней очень дружили, и все думали, что у нас роман, а я просто приходил к ней, и мы шли гулять. Она – на свидание в одну сторону, я – в другую, а потом стыкуемся, и я ее сдаю родителям. Мы очень дружили. Помню, у них был такой домик, сад, а под окнами стоял стол для пинг-понга, и мы под оперетты играли в настольный теннис. Я тогда выучил наизусть огромное количество оперетт. Она очень любила оперетты, проигрыватель стоял на окне, пластинки крутились, а мы играли в пинг-понг. И вот я ее чем-то обидел, мы поссорились, и я думаю: как-то надо извиниться. Тогда мы с Гулей отправились на площадь Ленина, напротив КГБ, где вокруг памятника в середине постоянно ходил милиционер, подкрались к памятнику с задней стороны по-пластунски с садовыми ножницами и вырезали 56 роз. На следующий день был школьный вечер. И вот когда между танцами была пауза, девочки сидели у одной стены, а мальчики – у другой. Гуля ногой открыл дверь, и я с этим букетом прошел через весь зал, бросил это все Ленке к ногам, встал на колени и сказал: «Прости меня, пожалуйста, я тебе нахамил», после чего развернулся и ушел.

Надо сказать, что это так подействовало на общественное мнение, что это стало моим первым серьезным наблюдением за жизнью социума. Ни на следующий день и никогда после, даже после того, как я закончил школу, тогда уже вечернюю, ни один учитель, школьник или даже одноклассник ни разу, никаким образом не упоминал при мне это событие. И тогда я задумался: оказывается, можно совершить действие, которое будет как бы забыто, причем всеми. На следующий день я пришел к Ленке домой, и наша дружба продолжилась. Но и она, что самое интересное, ничего не сказала о цветах. Как будто этого не было.

Вообще с цветами много интересных историй. Я был влюблен в одну девочку старше себя в драмкружке, а она так снисходительно ко мне относилась. Жила она в доме рядом с горкой – от горки до ее окна было метров пять. Была поздняя весна, тепло, и ночью мы вырезали пионы около Дома дружбы с зарубежными странами. Мы все делали культурно – у нас всегда были с собой ножнички, и мы ничего не ломали. И я той девочке в окно спальни через форточку накидал штук тридцать цветов. На следующей репетиции я ждал, естественно, ее реакции… «Это ты?» – спросила она. «Может быть…» – гордо ответил я. И все. Это меня тоже очень удивило – почему?

Что еще я помню? Помню, как сломал себе кисть и ходил с шиной, а в Доме пионеров должна была быть премьера спектакля «Звездный мальчик», где я играл ужасного злого волшебника. А меня закрыли дома. Но это был всего-навсего первый этаж, и, естественно, я ушел через окно. И что запомнил: стою за кулисами, снимают с меня шину – больно. Выскакиваю на сцену – ничего не болит. Выскакиваю за кулисы: «А-а-а-а-а!» Великая сила искусства тогда пронзила меня.

Потом как-то мне мама сказала, что, когда мне было четыре года, мы были всей семьей в кино и смотрели какой-то фильм с Игорем Ильинским, и я уже тогда сказал, что я буду как он. Но сам я этого не помню. Я по-прежнему много читал… ну, это у меня было хобби, я очень любил читать. Еще одно воспоминание: я дома, никого нет, я лежу на диване – то ли ангина очередная, то ли еще что, и я вдруг открыл замечательное занятие, стал какими-то внутренними манипуляциями делать так, что стол, который стоял метрах в двух от меня, то как будто бы уходил далеко-далеко-далеко и становился маленьким-маленьким-маленьким, то делался огромным и чуть не налезал на меня. Вот такое странное развлечение.