Светка даёт в табло
Шрифт:
— Ладно. Так что ты тут делаешь?
Несколько секунд тишины и…
— Просто думаю.
— Думаешь?
— Ну да. Здесь тихо, спокойно. Пока тебя не было, никто не мешал.
— Пока меня не принесло, ты хотел сказать? Вижу, вижу, хотел. Тут пыльно. И о чём думаешь? — Я непроизвольно покосилась на колонку. Заунывные трели скрипки или виолончели, чёрт их разберёт, наводили серость и тоску. С такой музыкой кто угодно взвоет.
— Тебе правда интересно? — На его губах появилась слабая улыбка. Такая мягкая.
— Мне интересно знать обо всём, что я нахожу
Он смотрит пристально, даже слишком, так и хочется опустить глаза в пол. Но что я, робкая школьница какая-то, что ли? Привычно задираю подбородок.
— Это долгая история, — продолжает улыбаться Лев. И кто ему имя-то такое нелепое дал?
— Я не спешу. — Можно поболтать руками, вытянуть ноги, в общем, устроиться поудобней.
Словно получив разрешение, от откидывается на спинку стула и расслабляется.
— Не спешишь настолько, что станешь слушать?
— Мне очень интересно, уверяю тебя!
— Ладно. Для чего живёт наше поколение?
Признаться, челюсть моя всё-таки отвалилась.
— Чего?
— Ты думала когда-нибудь, для чего мы живём? Каждый из нас? Мы, наше поколение. Предыдущее погрязло в склоках и погоне за рублём. Они как в террариуме, только и думают каждый сам о себе — как лучше устроиться, как украсть, чтоб не посадили и подороже продать всё, до чего дотянуться руки. Они продали всё — честь, совесть, свою землю… своих детей. И что?
— Что? — Глупо повторила я.
— Вот и мне интересно — что? — Он сложил руки на груди, скривил губы. Посмотрел куда-то в угол, нахмурился и его вдруг словно осенило. — Слушай!
Он подскочил, взял в руки айфон, подключённый к колонке и что-то включил. Музыка была смутно знакомой, а когда начались слова, Лёва сделал громче. В тесном закрытом помещении чердака прогрохотало:
«И вновь продолжается бой,
И сердцу тревожно в груди,
И Ленин такой молодой
И юный октябрь впереди!»
Хор. Сильные, звонкие голоса заставили пуститься сердце в пляс. Оно словно отмеряло каждый удар ритма. Давило на уши, на секунду показалось, что голоса доносятся с неба. Старьё, конечно, настоящая древность, но в мастерстве не откажешь.
— Слышишь? Ты слышишь эту энергию? От их голосов черепушку сносит. У них впереди — целая жизнь, они идут туда, несмотря на сложности и верят в самое светлое. Для таких покорение космоса — реальность. Справедливость, где никто не умирает с голода, никто не страдает — реальность. А мы? Что можем мы? Сидеть сутками напролёт, уткнувшись в смартфоны? Качать с утра до вечера права, потому что нам типа все должны? Закрывать глаза на несправедливость, только бы нас не тронули? У нас впереди ничего нет,
Он вдруг осёкся, сжал губы, словно сказал лишнего.
— Это ты сейчас серьёзно?
— Я предупреждал.
Вау, сколько надменности! Он предупреждал, что думает о великом, прочим суетливым мельтешащим вокруг людишкам не понять?
— Нет, ты чего, сейчас серьёзно? — Я невольно рассмеялась, и сама поняла, какой у меня вышел нервный смех. — Ты вообще слышишь, что несёшь?
И вот он… нет, не злится, а презрительно усмехается. Косится на мою толстовку и демонстративно складывает руки на груди.
— Ну-ну. А Летов, кстати, эту песню пел. Пел, слышала?
— Не помню такого.
— Ага, — говорит он. И столько многозначительности в это «ага» впихивает, что хочешь-не хочешь, из себя выйдешь. Ну, я и вышла.
Потом мне было за себя стыдно. Хотя… вру. Нет, стыдно не было, просто я удивлялась, что повела себя таким нетипичным образом. Я вскочила и так сильно повысила голос, что почти кричала.
— Да ты просто с жиру бесишься! Ты сам хоть слышишь, что несёшь? Со стороны послушай! Великие цели тебе подавай? Ты правда засел в этой замшелой дыре, потому что тебя съедает тоска по смутному будущему? Смысла нету в нашей жизни? Мы глупо тратим своё время? А сам-то, гляди, с айфончиком ходишь, музыку слушаешь. На ферму в навозе ковыряться не едешь. На стройку зимой и летом впахивать тоже не спешишь! Ну ты и придурок!
Кажется, я ещё что-то говорила, и вся суть моих претензий сводилась к тому, что некоторые слишком уж зажрались.
Он тоже вскочил, слушал внимательно, до самого конца, пока я совсем не выдохлась, а потом серьёзно спросил:
— Ты что, кричишь?
Я, конечно, тут же замолчала. Щёки покраснели от стыда. Не помню, когда в последний раз я повышала голос. В смысле, не продуманно, не специально, а потому что реально вышла из себя.
Он тем временем глянул на айфон и поцокал языком.
— Надо же, как уже поздно. Иди, а то тебя будут ругать.
Сегодня, насколько я знала, вместо кружков будет профилактическая беседа, на которую не стоит опаздывать. Привычным жестом я потянулась к карману, достать смартфон и посмотреть время, но вовремя вспомнила, что связи меня лишили. Лёва, однако, жест заметил и усмехнулся.
— Постой! А откуда у тебя телефон? — Как я сразу не поняла?
Он пожал плечами.
— Ну, говори! Ты разве здесь не на исправлении?
— На исправлении, конечно. Не на отдыхе же.
— Тогда почему у тебя телефон не отобрали?
Он сморщил нос.
— Ну так что?
— Не скажу.
Как бы его заставить? Странно, и не только это.
— И почему ты не бежишь к себе в корпус?
— Я не спешу.
— Почему? Тебя не накажут?
— А ты боишься, что тебя накажут?
И смотрит так знакомо. Провоцирует.
Первым делом хочется презрительно фыркнуть и доходчиво объяснить, что наказание — последнее, чего я боюсь. Но там Светка, а она если разволнуется, точно куда-нибудь влипнет. И я буду думать, что из-за меня.