Светлана

Артюхова Нина Михайловна

 — Расскажите еще что-нибудь, Костя!

 — Хватит мне рассказывать, язык устал. Теперь ты мне что-нибудь расскажи.

 — Что же мне-то рассказывать? Я только про наших ребят, вам неинтересно... Ох, Костя! Помните Славика Рогачева? Маленький, беленький такой...

Очень трудно рассказывать и одновременно есть мо­роженое прямо от целого куска, в особенности в такую жару — оно так быстро тает на солнце. Костя сделал ошибку: нужно было купить в стаканчике или эскимо.

Светлана и Костя сидели на скамейке бульвара, как раз напротив

входа в кинотеатр. До начала сеанса оста­валось пятнадцать минут; до поезда, на котором уезжал Костя, — три часа; билеты, дальний и ближние, — в кар­мане; киоск мороженщика — в двух шагах.

 — Понимаете, Костя, к нам на Первое мая летчики приезжали. Очень было интересно. Сначала мы им все у нас показывали, а потом они с нами беседовали... А по­том они стали спрашивать...

 — Да ты доешь сначала, растает.

 — Не растает!.. Они стали спрашивать ребят, кто кем будет, когда вырастет. Разное отвечали. У нас уже многие себе выбрали профессию. Но лучше всех сказал Славик Рогачев — помните, я вам показывала, его отец танки­стом был. Его спросили: «А ты, малыш?» Славик помол­чал и вдруг напористо, убежденно, как о самом своем за­ветном: «Я буду трижды Покрышкин!» Так он это здо­рово сказал, что даже никто не засмеялся. А они пере­глянулись и с уважением повторили: «Покрышкин! О!..»

Светлана покончила с мороженым.

 — Хочешь еще?

Бесцельно было спрашивать — конечно, хотела.

 — А мы не опоздаем?

 — Не опоздаем... Вот. Времени как раз на одно эскимо.

Светлана сказала, развертывая серебряную бумажку:

 — Спасибо, Котя. А вы, Котя, подросли с прошлого года.

 — Что-о?

 — Я говорю: вы подросли — были младшим, а те­перь... — Она покосилась на его погоны.

 — Нет, нет, как ты меня назвала?

 — Я сказала: «Спасибо, Котя». Так вас ваша мама называет.

Эскимо не позволяло Косте выразить всю глубину своего негодования.

 — Мало ли как меня может называть мама! Этот Котя был уже много лет тому назад ликвидирован. Мама, например, до сих пор мне иногда по инерции говорит «детка». — Костя бросил опустошенную палочку эски­мо. — Пошли.

 — Пойдемте, детка.

 — Светлана!

 — Что, детка?

На бульваре было довольно много народу, еще боль­ше — около входа в кинотеатр.

 — Вот в эту дверь, детка, — тут легче пройти.

Костя наклонился и проговорил грозным шепотом:

 — Светлана, если ты еще раз назовешь меня дет­кой, я тебя отшлепаю здесь, в фойе, при всей публике!.. Или...

 — Или что?

 — Или перестану заходить к тебе, когда бываю в Москве!

 — Отшлепать — можете, а перестать заходить — не имеете права.

 — То есть почему не имею права?

 — Потому что, кроме вас, ко мне никто не захо­дит.

Вот так всегда: царапает, царапает — и вдруг такое скажет обезоруживающее!

 — Мне кажется, у тебя было порядочно гостей в тот день, когда я приехал, — заметил Костя.

 — Так ведь это

же не у меня лично, они к нам на праздник пришли... Костя, а вы теперь всё за границей будете, не скоро в Москву можете приехать?

 — Должно быть, теперь не скоро.

 — Костя, зачем же вы эти последние часы так зря тратите? Вы бы лучше...

Она замолчала.

Костя сказал:

 — А мне все равно сейчас делать нечего. Через два часа надо быть у полковника, а наши приедут прямо на вокзал.

«Ага! — подумала Светлана. — Приедут все-таки «наши» на вокзал!»

Ее давно беспокоила Костина неторопливость, но спросить об этом прямо почему-то было невозможно.

XXIX

Костя появился в Москве гораздо раньше, чем рассчи­тывал, — в конце лета, в жаркий августовский день. Он был не в парадной форме, как в прошлый приезд, а в ста­рой гимнастерке, и уже по одному его дыханию Светлана поняла, как он торопится. Насколько мог быстрее он объ­яснил тут же, в передней, что в Москве проездом, что его эшелон стоит на Окружной дороге и, говорят, простоит до вечера. Его отпустили на два часа, он хотел известить мать, она бы успела приехать, но никого из знакомых не застал, ни к кому не дозвонился.

 — А в институт звонили? — быстро спросила Свет­лана.

 — Какой институт! Нет там сейчас никого.

Не только звонил — заезжал, это ясно.

Как ни старался Костя говорить и смотреть спо­койно, по лицу было видно, как он огорчается. Еще бы не обидно! Пробыть целый день в Москве и не пови­даться!

Оба начали одновременно.

 — Светлана... Ведь ты была там?.. — нерешительно сказал Костя.

А Светлана крикнула:

 — Костя, я сейчас поеду туда!

И оба с умоляющим видом повернулись к Наталье Николаевне.

Уже на улице Костя сунул Светлане листок, вырван­ный из блокнота. На нем была написана станция, номер эшелона и как ехать.

 — Как хорошо, что тебя застал! Ведь я думал, что вы еще в лагере.

 — Нет, мы уже два дня в Москве... Костя, а куда же теперь переводят вашу часть?

Он усмехнулся:

 — Об этом наших генералов спроси.

 — Но из-за границы-то вы совсем уехали? Что мне вашей маме сказать? Вы теперь будете у нас?

 — У нас, у нас...

Он немного задержался на перекрестке.

 — Вы тоже на метро?

 — Нет, я на троллейбусе... Светлана... ты сначала к маме... зайди прямо в библиотеку, а потом...

 — Не беспокойтесь! — гордо ответила девочка. — Я все адреса знаю!

Когда маленькая фигурка промчалась через площадь и скрылась за углом, Костя вспомнил с раскаянием, что даже спасибо Светлане не успел сказать.

Мимо окон проносятся белые растрепанные клочья дыма. Скорей, скорей беги, поезд, поменьше задержи­вайся на остановках! А другой поезд, наоборот, пусть стоит как можно дольше, не торопится, пусть до самого вечера стоит!