Светлое время ночи
Шрифт:
Пересилив боль, он натянул рейтузы и поковылял к окну. Только сейчас он сообразил, что в комнате очень холодно. Его руки и живот были покрыты гусиной кожей. Сам собой вспомнился только что увиденный сон.
Прекрасная, чистая Тенлиль, а это была она, пробирается через зимний лес в тонком домашнем платье с белым воротничком. За ней, след в след, крадутся два черных матерых волка. Возле камня-указателя, в котором Лараф узнал тот, что стоял близ Казенного Посада, волки прыгают девушке на спину – истошный девичий крик, белый
Лараф содрогнулся от мысли, что, возможно, так все и было. И что после того, как Тенлиль убежала из его приторно-страстных объятий, она вполне могла броситься из Пиннарина домой. И встретить очень похожую смерть в окрестностях пиннаринского тракта.
Лараф, конечно, недооценивал стойкость духа своей целомудренной сестры. Прослужив около двух месяцев белошвейкой в одной одержимой нижним бельем купеческой семье, она скопила денег на обратный путь и, спустя еще месяц, окончила свои мытарства на пороге отчего дома. Родные, заочно похоронившие ее, впрочем, как и Ларафа, поначалу приняли гостью за призрак…
Судя по золотым отблескам на крыше флигеля, который располагался напротив окон Ларафа, всходило солнце. Его не смутило даже то обстоятельство, что отблески эти пребывают в хаотическом, совершенно невероятном для солнечного света движении.
«Ай да срань Хуммерова», – пробурчал Лараф и помотал головой, чтобы отогнать видение: Тенлиль и волки. «Кто придумал эти проклятые сны?!»
Как он заснул – то есть самого момента, когда зыбкая явь перешла в сон – Лараф не помнил.
Его сознание выключилось в тот момент, когда его руки сжали мосластые бедра Рамен, а его гиазир изготовился испустить залп победы.
Спина Рамен была такой гибкой, такой белой, а косточки ее хребта, все такие матовые и округлые, уходили куда-то вперед, в даль, за лопатки, куда-то в завешенную богатыми, хорошей выделки шкурами стену, шкуры расступались, как чаща перед всадником, открывая взору поляны и долы, напомнившие Ларафу заснеженные земли его отца, Имерта окс Гашаллы, раскиданные в долине вокруг Казенного Посада… Лараф снова помотал головой и зафыркал, отгоняя очередное наваждение.
Вдруг от тишины утра не осталось ничего. А может, это слух вернулся к Ларафу.
Забегали солдаты и заскрипели стрелометы. Крики сотников, ржание лошадей, все это было невыносимо… Лараф чувствовал, что его тело приобрело какую-то нездоровую чувствительность к звукам. Тем более – к крикам.
Несколько коротких колоколов спустя суета и шум добрались и до его покоев. В дверь настырно тарабанили, что, по мнению Ларафа, было довольно непочтительно.
– Чего там, Эри? – сипло поинтересовался Лараф, растирая лицо с пролежнями по щекам. – Что тарабанишь, как ненормальный?
– Гиазир гнорр, это не Эри, – отвечали из-за двери. Лараф узнал вкрадчивый голос начальника легкой конницы. – Прошу простить, но мы думали с вами что-то случилось. Мы всю ночь добивались приема, чтобы сообщить… Но вы не отпирали…
– Мне нездоровилось, – бросил Лараф. – А что там за шум?
– Гиазир гнорр, силы баронов Маш-Магарт соединились с силами барона Вэль-Виры и… они наступают!
– Соединились?
Новость была такой ошеломляющей, что Лараф, невзирая на свой непрезентабельный вид, решил все-таки открыть двери. Ему было не до стеснения.
Его ждал весь цвет варанского воинства. Среди всех выделялись общей озабоченностью и откормленностью лиц начальник вспомогательной конницы Валиен окс Ингур (младший брат погибшего Ранна), помощник Йора, аррум Опоры Единства Дингин и двое аррумов из Опоры Безгласых Тварей – Ельга и Васт окс Нон. Все были при мечах и в боевом облачении.
– Вы сказали… они соединились? – переспросил Лараф, бессмысленно тараща глаза на гостей.
Во рту у него было сухо, как в заброшенных колодцах пустыни Легередан.
– Великолепная работа, – Лагха с наслаждением изучал посеребренную кирасу с распластанным поперек вертикального ребра жесткости крылатым звериным ликом.
– Кузнецы Ноторма, – Шоша горделиво ощерился. – Лучшие латы были только у барона Санкута велиа Маш-Магарт…
– …И есть у Лида, – добавила баронесса Зверда к явному неудовольствию своего супруга. – Надевайте, Лагха, и начнем. Ждать больше нечего. Варанские боевые припасы и без того взорвались слишком рано.
– Они не «взорвались». Их взорвал Эгин, – с вызовом в голосе поправил баронессу Лагха. – Если он погиб – можете считать, что Мерехит-Ароан лишился половины своего очарования.
– Я не думала, что вы так высоко цените своего друга, – изумилась Зверда. В глубине души баронесса была полностью согласна с гнорром, но она не могла позволить себе при посторонних никаких жестов повышенной симпатии в адрес Эгина.
– Мы не друзья, – прокряхтел Лагха.
Почетный оруженосец баронов Маш-Магарт, престарелый Гурт-а-Мальв, сейчас как раз затягивал на спине гнорра шнуровку нагрудной детали кирасы. Лагха ощущал себя пухлой скромницей на выданье, которую втискивают в спасительный для фигуры, но такой злой для нежного брюшка девицы корсет.
Зверда и Шоша не нашлись что ответить. По большому счету, им было все равно – друзья ли Эгин и Лагха, враги, соперники, побратимы или два хищных паука в одной склянке.
Трофейные метательные машины – все, кроме одной – благополучно заняли новые огневые позиции. Недостающий, восемнадцатый «огневержец» самопроизвольно развалился при проверочном заряжании еще возле Мельницы Песиголовца: с кручеными-верчеными варанскими машинами такое время от времени случалось, слишком уж капризными были силы, дремавшие в их упругих блоках – громоздких, бревноподобных.