Светлое время ночи
Шрифт:
– Нет, Медовый Берег здесь не при чем, – загадочно сказал Авелир.
– Но я и не собирался никого убивать…
– Это хорошо, что не собирался. Но чтобы ты не изменил своего решения, я прошу тебя пообещать мне, что если ненароком увидишь белую медведицу, то не убьешь ее, как бы тебе этого не хотелось.
– Но я не люблю охоту!
– Речь идет не об охоте. Ты просто пообещай – и все.
– Что за странная просьба?
Эгин думал, что придется пообещать Адагару что-нибудь большое, абстрактное, трудновыполнимое. Вроде «жить долго».
– Просьба
– Ну, если ты настаиваешь, то я… обещаю. Ведь это – сущая ерунда. Но скажи, что значит для тебя мое обещание не убивать белую медведицу?
– Оно значит все.
Воспоминание было столь живым, что Эгин вспомнил о дарах дым-глины и об обманных видениях, насылаемых магами. Морок медведицы?
«Но нет! – упрямо замотал головой Эгин. – Это не может быть мороком! Это было! Я действительно обещал Авелиру пощадить белую медведицу! Но как эверонот мог знать об этой встрече на Золотом Ноже? Откуда он мог знать это два года назад? Почему он, сам будучи при смерти, пекся о жизни этого тошнотворного кровожадного монстра?»
От этих вопросов Эгину стало совсем не по себе. Он остановился. Однако меч, на котором лютовало магическое ненастье, он так и не спрятал.
К счастью, медведица была так обессилена, что не спешила нападать первой. Теперь, когда решимость Эгина убить ее если не исчезла окончательно, то несколько замутилась, он наконец заметил, что медведица очень слаба. Он, такой свежий и такой злой, имеет сейчас девяносто шансов из ста снести голову твари первым же ударом меча даже без Раздавленного Времени! В чем же тут доблесть?
«Я обещаю не убивать медведицу», – пронеслось в мозгу Эгина.
«Но это же убийца Альсима!» – возразил Эгину строгий внутренний надзиратель.
«Альсим мертв. И смертью животного его не воскресить», – сказал Эгин.
Но его рука словно не желала отдавать меч ножнам. Эгин так и застыл в боевой стойке на крутом склоне ущелья близ горы Золотой Нож.
Вдали заржал его жеребец. С треском догорал охотничий домик. Неподалеку, на полпути между ним и медведицей, лежал Адагар со слабо светящимся посохом в правой руке. На его устах играла та самая своеобычная улыбка, которая осеняет губы людей, отдавших жизнь за свою мечту.
«Похоже, он умер счастливым», – с удивлением отметил Эгин.
В задумчивости он все не мог оторвать от Адагара глаз. Волшебство заклинания слабело. Тело убитого странника, бывшее поначалу точным слепком Эгинова, утрачивало черты сходства и возвращалось к исходному: к плотским покровам Адагара.
Неприглядные это были метаморфозы. Проступала плохо выбритая поросль на подбородке, волосы из золотистых становились седыми. Менялись очертания скул; на коже, словно патина на бронзе, проступали глубокие морщины.
«Смерть восстановила истину», – подумал Эгин.
Вдруг крохотный корпускул движения, которое уловил край его глаза, заставил его вздрогнуть. Меч вернулся в ударную позицию.
Он посмотрел на медведицу.
– Ступай прочь, – явственно услышал Эгин.
Тягостно и печально было возвращение Эгина в Гинсавер.
Он покинул Золотой Нож лишь с рассветом. Вся та ночь казалась ему теперь одним сплошным сновидением – муторным, где – резким, а где – полувнятным, вязким, и не исключено – вещим.
Вняв медведице, он оставил ее и остывающий труп Адагара и начал карабкаться вверх. Любопытство не давало ему покоя. «Что все-таки произошло? Где Зверда?» – спрашивал себя Эгин.
Довольно скоро он натолкнулся на невидимую преграду, поставленную Адагаром. Дальше двигаться просто не получалось. Эгин обошел охотничий домик со всех сторон не меньше трех раз. Но тщетно – засека не подпускала его ближе.
К счастью, смерть Адагара не пошла на пользу крепости навязанных им магических узелков. Иное, впрочем, было бы удивительно, ведь Адагар был вынужден замыкать заклинания на себя, полагая свои источники силы наиболее надежными в округе.
Проколдовав час с небольшим – причем большую часть времени он затратил на то, чтобы определить природу преграды и с легким разочарованием узнать в ней Стену Иллюзий единоличной степени, – Эгин совладал с узелками Адагара и прошел сквозь Стену, весь облитый шуршащими шелками инея, который обильно просыпался из пустоты в ответ на его чары. При этом в ушах заскрежетало так, будто он своим телом разодрал медные брони терской «черепахи».
Там, где стоял охотничий домик, теперь было сплошное унылое пепелище. Домик полностью сгорел, лишь его неширокий каменный фундамент стоял невредимый, но порядком закопченный. Да три-четыре балки еще чадили.
Эгин прошелся взад-вперед. Вдруг что-то блеснуло в свете луны среди кучи сажи.
Он наклонился. Разгреб носком сапога еще теплую кучку. И выудил на свет кое-где истлевший дамский мешочек из тафты, богато расшитый бисерными флоксами.
Мешочек не был пустым. Эгин сел на корточки и перевернул его. В пепел под его ногами выкатилась дюжина крутобоких лесных орехов.
Сердце Эгина тревожно застучало. «Зверда! Это ее мешочек! Это ее орехи!» Он выпрямился и снова придирчиво осмотрел окрестности. Но никаких иных следов пребывания Зверды Эгин больше не заметил. Помилованное им белое чудовище медленно ползло вниз по дну оврага, оставляя за собой красный пунктир крови. Растерзанный Адагар лежал на том же месте.
– Зве-е-ерда! Где вы, баронесса Зверда!? – закричал он.
Завывания ветра были ему ответом.
Он прокричал так с полчаса, все надеясь на чудо. Не исключено ведь, что баронесса спряталась где-то в одной ей известной пещерке, а теперь, когда опасность миновала, выйдет…
Но баронесса не вышла. Зато Эгин благополучно сорвал голос.
Когда начало светать, он увидел на дороге, ведущей к охотничьему домику, своего каурого.
Дико сверкая глазами, задрав свой ладный, на совесть вычесанный конюхом Вэль-Виры хвост, жеребец несся к нему, всем своим видом выражая укор и обиду. То и дело каурый поворачивал голову в сторону Гинсавера.