Светлые города (Лирическая повесть)
Шрифт:
Поплыла… Отчетливо слышался каждый всплеск под ее ладонями. Вот вытащила из воды камышину. Стебель камышины длинный-предлинный и волочится по воде.
Вышла и отряхнула голову, как его Вика… Да, да… как щенок, который отряхивается после купанья. На затылке сделались мокрыми ее легкие волосы, подколотые шпилькой.
Она заметила, что он глядит на нее, вернее, почувствовала это, вытащила из волос шпильку и, встав па носки, побежала к валуну, где спрятала одежду. Его тронуло комическое выражение, с каким она поднялась на
— Лейда, — сказал ей Петр Ильич, — дома вас, должно быть, заждались, давайте-ка побыстрее… Да и я, пожалуй, пойду — закушу… Щей хочется, — нет терпения.
Они шли по улицам города, оба разомлевшие от жары. Но привычно-наблюдательный глаз Петра Ильича отмечал: витрины магазинов с пропылившимися и выгоревшими товарами; лотки и лоточки; крыши домов — черепичные; фасады — разукрашенные лепниной.
Вот центральная площадь с изломанным фонтаном. И голуби, неизменные голуби. Окунают головушки в стоячую воду.
Косясь в сторону Лейды, Петр Ильич забавлялся ею, как забавлялся бы котенком, любым невыросшим зверенышем: животной, трогательной, бессознательной грацией малюсеньких, недавно родившихся тигрят, львят, кенгурят из зоосада — с площадки молодняка.
— Сколько вам лет, Лейда?
— Двадцать три года. Я в этом году кончаю институт. А что?
— Ничего. Так просто, — ответил он. И вдруг, остановившись, поддел ее нос указательным пальцем.
— Я рассержусь, Петр Ильич, — сказала она.
— А потому, что не надо врать! — ответил Петр Ильич. — Сейчас спрошу у вашей мамы, сколько вам лет. Не может быть, чтобы вы были старше моей дочери.
— О, вы можете спокойно говорить мне «ты», — ответила она, — но мне на самом деле двадцать три года. А с матюшкой вы не поговорите, она ни слова не понимает по-русски. Нет, правда! Вот и мой дом.
Это был деревянный, одноэтажный особнячок, обнесенный низким частоколом. Дом как дом. Во дворе большая лохматая собака. Сидит и дремлет. Прошел по двору человек с чуть бабьим лицом. Лицо его чем-то смахивало на женское, видимо из-за опущенных мускулов около подбородка, что редко бывает у мужчин. Он был в темной рубахе и в мятых брюках. Через плечо его был перекинут половичок. Старик, должно быть, только что его выбивал.
Прошла по двору женщина, сухая, очень прямая и высокая, в прическе перманент. Не иначе как «матюшка», которая не понимала по-русски.
Петр Ильич и Лейда стояли на противоположной стороне улицы. Она не только не пригласила его войти, но даже как бы слегка заколебалась, и он понял, что не следует провожать ее до калитки.
— А вы? Где вы остановились, Петр Ильич?
Он молчал, наслаждаясь ее замешательством, понимая, что ей бы хотелось не потерять его, что она ждет, чтобы условиться о встрече. Однако он продолжал молчать.
Не сказав ни слова, она вдруг перешла улицу, не дав Петру Ильичу опомниться. И лишь у самой калитки оглянулась и сжала кулачок — рот фронт!
Вот идет по двору. Навстречу ей ринулась собака, замерла от радости, прижалась к земле брюхом и, не в силах снести восторга, положила на плечи Лейде большие лапы. Раздался эстонский говор, послышался смех… Петр Ильич различал неприятный, протяжный, резкий голос «матюшки», визг собаки. Хлопнула дверь террасы. И стало пусто во дворе… Пусто и тихо. Теперь он заметил две грядки с анютиными глазками, дворовый колодец (какой бывает в русских деревнях), низкорослый кустарник…
Вынув темные очки, Петр Ильич их надел и пошел в гостиницу. Вслед ему оглядывались прохожие. Он был новым человеком в их маленьком городке.
Петр Ильич все еще валялся на кровати в прохладной полутьме своего номера. Валялся, не думая ни о чем.
Он уж будто и задремал, как вдруг послышался стук, потом царапанье. Спустив с кровати ноги в носках, Петр Ильич машинально сказал «войдите!» и увидал Лейду.
Она стояла на пороге с собакой.
— Лейда!..
Он не успел вскочить, как к нему ринулся пес, положил ему на плечи лапы и выразил полную готовность освежить лицо Петра Ильича теплым, ласковым языком.
— Эрнст! — крикнула Лейда и заговорила с собакой по-эстонски.
Петр Ильич подставил голову под холодный кран. Вытерев лицо, посмотрел на нее с улыбкой.
— Черт возьми! Как вы меня нашли, Лейда?
— О, это было очень несложно. Здесь только одна гостиница. Пойдем в кино, — я купила билеты. — И как вещественное доказательство она показала ему синий клочок бумаги, зажатый в руке.
Он рассмеялся, глядя на этот детский кулак, и сказал:
— Вы бы все-таки вышли, матушка, что ли!.. А может быть, я решил сорочку сменить!
— Да, да, — ответила она, нисколько не обидевшись. — Мы подождем в коридоре.
Когда они вышли на улицу, она, нагнувшись, шепнула что-то собаке, и та припустилась бежать — пошла домой.
Волосы Лейды были подобраны в прическу. Сейчас ей можно было дать лет двадцать пять, двадцать шесть, благодаря ли нарядному платью и туфлям пли той сдержанности, к которой ее обязывало присутствие людей на вечерних улицах.
Со многими она здоровалась, чуть наклоняя голову, шла медленно. И в первый раз Петр Ильич отчетливо понял, что она хороша собой. Это была красота мотыльковая, не красота черт, а красота движений, самоуверенной женственности.
В этом лице было что-то большее, чем правильность. Ни на кого и ни на что она не была похожа, а только на себя самое. Красота — грации, взгляда, улыбки и этого чуть разляпистого подвижного рта, и раздвоенного подбородка, и этих легких светлых волос, ложившихся на высокий лоб.