Светоч русской земли
Шрифт:
Прощались они, как прощаются отец с сыном. Митрофан долго крестил и благословлял юношу. Видел он всякое в жизни, и монашеское непотребство тоже, и ныне отдыхал и радовался душой, видя в этом юноше Любовь к Богу, и стремление к иноческому житию. Ему, старику, этот юноша придавал сил и веры в жизнь и в то, что Добро, в конце концов, побеждает зло, а Господь всегда одолевает козни нечистого.
Глава 13
Петюха
Сергий установил для себя порядок, при котором важнейшим была молитва Господу, а плотские заботы, в частности о пище телесной, стояли на последнем месте. Потому никакое лишение материальных благ его не трогало. Иное - одиночество. После последнего наезда брата Петра шли дни, и что там, за преградой лесов? Чем живёт мир, и есть ли он, или в катаклизме свернулся свитком огненных скрижалей и исчез - ему было неведомо.
Подвиг одиночества - возможен, когда свидетелей нет либо же они не ведают, что являются свидетелями подвига. Подвиг творится, когда герой даже не ведает, что он совершает подвиг, а поступает как надо. Подвиг монашеского уединения ещё тем - велик, что он - не на мгновение, а на всю жизнь. Это - мирская смерть и рождение для Иной жизни.
Одиночество рождает испуг. Тоска по людям, по человеческому общению приходит уже спустя время, а за ней - брожение мыслей, сомнения в своём подвиге. Мир манит и влечёт к себе, и уже непонятно: зачем, почему ты взял на себя подобный искус? Не легче ли, не душеполезнее ли было остаться в миру и спасаться там? Хотя бы в Божьей обители! Но когда и это преодолел, тут на тебя наваливаются бесовские наваждения, от которых можно двинуться умом. Начинают мучать видения и сны. А если ты и это претерпел, начинаются искушения гордыней, мысли о собственной святости, и сколь многие подвижники ломались на этом! Сходили с ума и даже восхищались бесами...
Впрочем, за века были выработаны в монашестве правила подобной борьбы, куда входили - самодисциплина, постоянная мысль о Боге, о смерти, о собственном ничтожестве, пост и непрерывная молитва. При этом аскету-пустыннику указывалось все свои дела и желания соображать с Евангелием: делай так, как делал Иисус! И помни, что перед Господом ты и в своих делах и в своих помышлениях - точно хрустальный. Господь знает всё.
Многие из этих заветов были не внове Сергию. Он и постился с детства, и к молитве был прилежен всегда, и трудился непрестанно, подчиняя плоть Духу. Труднее всего давалось ему одиночество.
Подкрадывалась, подступала зима. Однажды он услышал вой волков. Долго стоял и слушал, прикидывая, далеко ли - от него звери? А потом махнул рукой и потащил волокушу с хворостом к дому. Дни шли за днями, и одиночество начинало всё сильнее давить на него. И всё больше ждалось беды, бесовской брани...
Глава 14
Тишина взорвалась бурей. Зашумел лес в ночи, и вот рухнуло, понеслось... Он с трудом открыл дверь хижины и не сразу сумел закрыть, ибо её наполнило ветром. Ветер выл на разные голоса, и ему послышались голоса, вопли и угрозы, велящие ему уйти.
"У-у-уйди-и-и! У-у-у-ди!" - ревел лес. Чего ты хочешь здесь, в этой пустыне? Чего добиваешься, чего сидишь тут, в месте пустынном, в месте трудном, в месте, заклятом вражьего силой, где мы не дадим тебе ни часу выжить больше, где тебя разорвут звери, погубят тати ночные, где ты умрёшь от голода и холода, где стаи волков будут ходить за тобой, где бесы пакостят и являют себя страшилища, один вид которых рождает смерть! Беги-и-и! Беги-и-и! Беги отсюда, глупец, беги, не оборачиваясь, не то мы прогоним тебя или убьём! "У-у-убь-ём! У-у-убь-ём!" - ревел лес. Сергий сотворил крестное знамение и, вцепившись в скобу двери, с трудом отворил дверь и ввалился в жило, едва не прихлопнутый ринувшимся за ним полотнищем двери. Снаружи выло и грохотало, скребло и царапало по стенам - это разносило ветром валежник, собранный Сергием. Вот рвануло одну из тесовых плах на кровле, вот вырвало её и рвануло вторую, а подложенную бересту свернуло и вздыбило. Сергий выпрямился. Чувство гнева, тотчас укрощенное умом, посетило его. Он прошёл в келью, выстуженную ветром, и стал на молитву. Огонёк лампады мерцал и метался, колеблемый потоками проникавшего в келью воздуха.
– Господи! Ты– благ и премудр, и силы вражие не одолеют Тя!
– выговаривал Сергий сквозь вой и свист бури.
Он и теперь не просил ничего для себя, но заклинал Подателя благ, да подаст ему укрепу души, да препояшет чресла на брань и вооружит к борьбе с силой вражьей, много раз повторяя слова псалма: "Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща и беса полуденнаго".
Бесы выли, кричали, грозили за стеной! Но Сергий молился и чувствовал, как вокруг него восстаёт круг Тишины, как разгорается сердце и уходит, ушёл уже тот ужас, который потряс его, когда он услышал в вое ветра голоса нечисти. Он молился, забывая про наваждение, посетившее его минуты назад, и голоса никли, переходя в стон.
Буря часа через два кончилась. В келье наступила тишина. Сергий поднялся с колен и пошёл растапливать печь. Дрова были наношены, и когда он за нуждой вышел наружу, то вокруг стояла тьма. Не было видно ничего на расстоянии вытянутой руки. Он, приподнявшись на цыпочки, потрогал край кровли, подумал: цела ли церковь? Но теперь, ночью, этого узнать было нельзя. Он вернулся в дом, подкинул дров. Дым стлался над головой, уходя в дымник. Он вздохнул и начал готовить ужин и постель.
Утром всё было бело. На досках крыльца, на брёвнах, на кровле, на каждой срубленной ветке или валежине лежал иней. За ночь наступила зима. Он с трудом разыскал в кустах плахи с кровли. Два дня собирал раскиданный ветром хворост. Церковь осталась цела, и келья тоже, а крышу хижины он починил в тот же день.
В этот день он понял, что самое трудное в подвиге пустынножительства - безмолвие. Невозможность сказать кому-то хотя бы: "Наступила зима!" Он мог, конечно, навестить Радонеж или Хотьково, и... понимал, что тогда погубит всё, что его бытиё на Маковце превратится в череду ожиданий новых встреч, новых свиданий, что лучше бы уж ему тогда было уйти с братом и свой век оставаться учеником Стефана, что он может враз разрушить всё, нажитое его днешними молитвенными трудами, и уже никакой исихии, никакого бесстрастия, ни молитвенного сосредоточения в себе ему не достичь. Более того, даже мысль о подобном была, как он понял, бесовским наваждением. Они почувствовали его слабину и устремились к ней. То же упрямство, то же стремление к цели, во что бы то ни стало, с которым младенец Варфоломей поднимался по лестнице, сработало в нём и тут. Он ещё строже стал блюсти молитвенный устав, причём для молитвы выходил в церковь и простаивал там, в холоде, долгие часы. Он почти не удивился, и даже не обрадовался, когда к нему в келью постучался старец Митрофан.