Светоч русской земли
Шрифт:
– Нет, война! И лютая злоба!
И выло, ревело, плакало, сотрясая храм, в котором одинокий голос повторял Заветы Истины и Любви.
Потрескивая, горели лучины, вправляемые рукой Сергия.
Выла метель. И только в сотрясаемой ветром церковке, в светлом круге двух лучин, молился один муж и один не давал умереть Земле, поддаться и отдаться на милость стужи, мрака и ветра.
Он пел под вой метели, и вставлял, возжигая, лучины, и клал поклоны, прикасаясь лбом к оснеженному полу, и читал мирную ектенью, прося мира всем христианам, и ветер злился и роптал, стараясь перекричать упрямство монаха, поющего теперь праздничные антифены в честь Святой Троицы. Но он не слышал гнева метели, не чувствовал холода храма. Весь - в круге света, он пел и читал псалмы, славил Господа, с Верой и Восторгом
Приблизился ли он к монахам Афонской горы? Достиг ли умной молитвы? Узрит ли он, как они, Фаворский Свет в своей келье? Сергий сейчас об этом не думал. Он не думал такое и о таком. Сейчас он славил Господа, и будет славить Его всякий час - в келье и в лесу, на молитве и за работой, с водоносами или топором в руках, - Его и Богородицу, Заступницу сирых. И вой ветра, и волки, и снег, и стужа отступят от него, обезоруженные упорством монаха.
Выл ветер. Гудел, проносясь над землёй. Сергий потушил огарки лучин, опуская их в снег, потуже затянул пояс. Теперь надо дойти до дома, совершить трапезу, истопить печь и, перейдя из хижины в келью, творить молитвы, вслушиваясь в затухающий вой метели.
После, перед сном, прежде чем прикорнуть на твёрдом ложе, он ещё помянёт за здравие всех близких, и особо брата Стефана с чадами, и за упокой - своих родителей и Нюшу. С утра надо чистить снег, чинить ограду, принести воды и топтать дорогу в лесу: авось до него доберётся, хоть к вечеру завтрашнего дня, иерей из Хотькова!
А ветер выл, приходя из неведомых далей и уходя в Вечность, воыл и плакал, оплакивая всё живущее на Земле, и злился, сотрясая затерянный в лесу храм, и засыпал снегом хижину с кельей, в которых один монах молил Господа и благодарил, и славил мир, созданный Любовью, словно бы токи Энергий пересеклись и скрестились здесь и в нём, чтобы воплотиться впоследствии в Свет, осиявший русскую страну и поднявший её из праха порабощения к вершинам мировой славы.
Глава 18
До Хотькова и Радонежа, а, следовательно, и до Троицкой обители доходили слухи и про Ольгерда, и про поднимающуюся Литву. Доходили вести про отношения с Великим Новгородом, и про поездки в Орду, и про семейные трудноты великого князя. Но всё это скользило по поверхности, не проникая в сознание Сергия. Это было там, а он был здесь, и даже не совсем здесь, а где-то в полубредовом-полувосторженном мире, для которого в голосах метели слышались голосы бесовских сил, а умершие тысячу лет назад египетские старцы являлись собеседниками. Отцову книгу "Житий", как ненужную ему, передал Сергию через хотьковских монахов брат Пётр и тем скрасил молитвенные вечера подвижника. Сергий читал неспешно, шевеля губами, проговаривая каждое слово, и перед ним разворачивались картины, известные с детских лет, когда мать читала ему "Лавсаик" или "Синайский патерик" на сон грядущий. И он улыбался, сравнивая льва аввы Герасима со своим медведем. Всё повторялось и сходствовало даже и через тысячу лет! Смерти не было, ибо жизнь памяти - это единственно реальная жизнь в этом ежедневном кишении страстей, в круге жизнерождения и гибели, ни в чём, в сущности, не отличном от такого же круга природных сил среди зверей, гадов и птиц, жизнерождений, воспроизводящих, предначертанное Создателем.
Он думал о смерти. Даже представил себя упокоившимся на своём твёрдом ложе, со скрещенными руками. А хижина вмерзала в холод, и он лежал, цепенея и каменея, мысля о том, что превращается в лёд, и его тело пребудет нетленным, доколе хотьковские иноки выберутся сюда, похоронят его и отпоют... Потом, опомнясь, выяснил, что плохо закрыл дверь и холод полз у него по ногам... Думал о троичности Бога; думал о Вечном, Которое было живо, находилось рядом и вокруг, неощутимое и непостижимое умом. Он думал о Вечности, и эти думы поднимали его над будничным кругом бытия, заставляя не замечать ни дыма, ни холода, к которому приспособился, привык, ни голода, который свалил бы с ног иного, не привычного к тому.
Обожение, приближение к Подателю сил, требует отречения от утех и соблазнов мира сего, отказа от суеты сует, в которой пребывает человечество.
Сергий шёл к Высшему земной, и потому наиболее трудной дорогой. Видения, посещавшие его, он старался проверить, найти им свидетеля, зрителя.
Глава 19
А видения всё наваливались на него. То, выйдя из хижины, он обнаруживал большого, в два-три человеческих роста, паука, который стоял, покачиваясь на мохнатых конечностях под елями, посверкивая глазками и шевеля ртом, пережёвывая что-то или собираясь пережевать его, Сергия, и Сергию потребовалось большого усилия, чтобы, шепча молитву, подойти и тогда обнаружить, что паук исчез и перед ним лишь путаница ветвей и игра света.
То начинала трястись дверь, словно кто-то ломился к нему, и удавалось не сразу понять, что это - ветер.
Однажды Сергий узрел в кустах фрязина, являвшегося к нему со Стефаном.
Фрязин стоял на снегу, постукивая остроносой туфлёй, пожимая плечами от холода, и был виден, зрим и материален. От него даже пахло чем-то удушливым, кажется - серой. Он склонил голову, поднял руку, жестом прося Сергия не творить крестного знамения и приглашая к разговору.
– И чего ты добился?
– спросил он.
– Зачем тебе эти твои подвиги, если они - невнятны или незримы для других? Являться к тебе может и нечистая, по вашему выражению, сила, в чём же - отличие? Чего добиваетесь вы, иноки, столь усердно проклинающие меня, что уже одно это добавляет мне реальности существования? Чем вы отличаетесь от волхвов? Лечить, и даже воскрешать, умели и они! Медведь ходит к тебе ради хлеба, а не ради святости! Так и люди, которых Иисусу понадобилось накормить тремя хлебами, дабы они не разбежались в поисках пищи, позабыв Его наставления! И посмей сказать, что ты бы смог прожить на Маковце без помощи младшего брата, который не даёт тебе умереть с голоду! И, кстати, твой старший братец, столь искушённый в богословии, не пожелал остаться с тобой в лесу! Не проще ли признать, что того, чего нет в грубой или тварной реальности, не существует? Вашего Варлаама-калабрийца, побеждённого Паламой, я сумел-таки убедить воспользоваться моими советами! Нетварное, несуществующее, может и показаться вам, но оно не может явиться в мир и действовать, как действуют тварные существа. Так не проще ли признать эти видения или откровения мечтой воспалённого мозга? Того, что нельзя потрогать руками, ощутить чувствами, того и не существует! И даже акт Фомы Неверного допустимо объяснить, как обман чувств, в данном случае - осязательных. Во всяком случае, ваше поведение, молодой человек, не представляется мне разумным! И жизнь на Маковце - тоже! Не ваш ли Христос сказал: "Оставь Богу– Богово и кесарю - кесарево"? Но так же можно добавить, что и князю тьмы надо отдать принадлежащее ему! Ну, тут возможны споры, так что оставим это! Всё же не ведаю, какой прок от твоего пребывания в лесу? Тем более вдали от людей, которым, сидя в лесу, помочь ты не можешь! И люди скажут когда-нибудь, что монашество - заблуждение ума, нелепое самоистязание, и ничего больше! Скажут, скажут, не ныне, так через пять-шесть веков это произнесут! И будут изгаляться над вашими постами! Так зачем это всё?! Вы, иноки, всё равно смертны, как и все прочие, и не измените своей смертной сущности. Так ради чего отказываться от радостей бытия и искать чего-то столь не постижимого, как Фаворский Свет? Мне жалко не вас, а той тьмы заблудших, что пойдут за вами, и пойдут на муки и смерть ради ваших иллюзорных затей! Признайте, наконец, что людям надо земное, доступное им счастье, а не вымыслы афонских старцев... Тем более что я дам им всё, а не иллюзорную власть над миром! Они выстроят сооружения и механизмы, о которых Антоний Великий не мог и помыслить, сидя в своей пустыне! Они научатся извлекать кровь из недр Земли и пользоваться ей, ублажая свои прихоти, они будут изводить леса и осушать моря и наливать новые, там, где их нет, научатся переносить с места на место горы, для чего им не понадобится Вера в Бога, даже и с горчичное зерно! Они овладеют всем и даже себя научатся воспроизводить без помощи древнейшего способа, сообщённого мной Адаму с Евой. Они разрушат Землю, скажешь ты, монах? Да, они разрушат Её! Но сначала используют для себя, потешатся всласть, они приобретут для себя земной мир, не взыскуя града Небесного, и они согласятся заплатить за временные утехи своей плоти бессмертной душой. Да, да! Согласятся! И будут довольны! И даже своим детям не оставят ничего, ибо не только о Вечном и Потустороннем, но и о земном, грядущем, разучатся думать к тому времени! И вас проклянут и начнут ругаться над вашими костями, извлекая их из могил...
Признайте же, что людям надо временное, земное и плотское, во всяком случае, больше чем Потустороннее, Вечное и Незримое! Признайте, наконец, тщету ваших подвигов. И вам станет легко и просто существовать!
Пока фрязин говорил, Сергий стоял, собираясь с мыслями. Хотелось ответить искусителю, но он не находил слов. В конце концов, у него в мозгу родилась мысль: зачем он должен объяснять что-то дьяволу, который и так всё понимает прежде слов и спорит, лишь чтобы искусить и запутать! Он разлепил уста и сказал: