Светоч русской земли
Шрифт:
Но Стефан был нерадостен. Его душа скорбела, ибо всё, чего он добивался и добился, была та же суета сует и ничтожна - перед Господом.
Он приходил в дом богатого сурожского гостя Торокана, и хозяин падал ему в ноги, и его вели к столу, что ломился от снеди, и, забегая сбоку:
– Рыбки? Севрюжинки? Жена, кланяйся гостю высокому!
– хлопотал и суетился хозяин.
И приходилось отведывать дорогой рыбы, и благословлять дом, дебелую хозяйку, что, сложив губы куриной гузкой, тянулась к кресту, смачно целовала ему руку, а потом, в черёд, осенять крестом разновозрастных чад Торокана - от детины в чёрной бороде до бутуза на руках у мамки. И, принимая, нехотя уже, щедрое подношение Тороканово - "на монастырь святой!" - обрызгивая святой водой углы дома, Стефан спрашивал себя: "Это?" - и видел, чувствовал, та же житейская
Сядет Торокан в своей лавке, облегчив совесть даром на монастырь и благословением Стефана, и начнёт наполнять добром свои амбары и магазины. И будет Тороканиха, как прежде, печь пироги и строжить прислугу, и ничто не изменится в мире, и он, вместе с семейством Торокана, так же далёк от Фаворского Света, как и прежде!
Прибудет ли к нему на исповедь маститый боярин и, брусвянея лицом, потея в бобровой шубе, будет бубнить о грехах, о Малаше, дворовой девке, и примет епитимью от Стефана, лишь бы дальше грешить, и не бросит свою Малашу, ибо "силён бес и во гресех зачаты есьмы"... Так объяснит себе и своему исповеднику. И Стефан для него - вроде субботней бани, где можно смыть до времени душевную грязь. "Это?
– спрашивал себя Стефан.
– Этого ты хотел и просил у Господа своего? " И не находил ответа.
И непотребная девка, приволокшаяся в монастырь, валялась в ногах у Стефана, выговаривая о грехах, а он видел, что не перестанет она грешить и к нему прибежала не ради своего спасения, а ради того, что он - огнеглаз и красив и у неё во время службы в соборе, глядючи на него, замирает сердце. "Этого ты хотел?" - спрашивала душа Стефана.
И приходил смерд, ремесленник, с руками, тёмными от железной пыли, мастер, с прокалённым жаром горна лицом, приходил отдохнуть от трудов, глотнуть иного воздуха - воздуха веры и святости, не чающий Фаворского Света, но ждущий вкусить крох со стола Горней трапезы. Дай их ему, эти крохи, овей, прикоснись! Из причастной чаши дай вкусить крови и тела Агнца, а не вина и просворного хлеба... Не можешь? Сам из мира сего? Из мира вещного, тварного, зримого и земного! И можешь дать лишь вино и хлеб, можешь дать обряд, но не таинство. А ему нужен не хлеб, на хлеб он заработает! Ему нужен луч Фаворского Света от твоих глаз и слово правды Христа из уст. Можешь ты дать их ему, способен ли? И душа спрашивала: "Ты этого хотел, Стефан?"
С раскаянием вспоминал теперь Стефан о брате, который, по дошедшим слухам, так и живёт в лесу, лишь изредка появляясь в Радонеже, и о нём уже начали слагать легенды - сказывают о приручённом им медведе, о борьбе с бесами, о разбойниках, не тронувших пустынника... Стефан, приняв настоятельский посох и сан, ни в чём не изменил своего аскетического образа жизни, ни скудной трапезы не отринул, ни власяницы не снял, что носил под ризами на голом теле. Но к нему уже потянулись власть имущие, уже не один Симеон, а и Василий Вельяминов, тысяцкий Москвы, сделал его духовником, и иные великие бояре, лучшие граждане, гости торговые... Духовная власть, толпы внимающих, почёт и преклонение - всё приходило нынче к нему вместе с любовью Алексия, вместе с уважением Феогноста... И всё это опроверг и ниспроверг наказ князя.
И понял Стефан, что он - такой же холоп князя, столь же зависим от земной власти, как и прочие, а не наставник и не судья. И должно было ему избрать одно из двух: или бросить посох к ногам князя, снять позолочённый крест и, надев сермягу, уйти туда, в лес, к своему брату, или... бежать из пределов Москвы, может, и из Владимирской Руси куда-нибудь в Киев... Но там Литва! Или ещё дальше, на Афон, в пределы Царьграда, где нынче война? Или на север, в новогородские пределы? Утонуть, сгинуть в безвестии, похоронив и свой гордый ум, и книжные знания, и навык краснословия, похоронив свои мечты и похотения... Не уйти! От соблазнов плоти уйти легко. Его давно уже не смущали ни холод, ни голод, ни пост, ни дощатая постель. От соблазнов души уйти оказалось труднее! И теперь, с запозданием, предвидя митрополичий суд и остуду наместника, он стоял на коленях и молил Господа о снисхождении, и вспоминал своего брата, который разом отверг все обольщения мира и всякую гордыню отринул, даже и гордыню полного своего отречения!
А гонцы великого князя летели сквозь мороз и ветер, дабы сообщить тверской невесте, надумавшей уходить в монастырь, что брак состоится, что иерей найден, и нашёл его духовник великого князя, игумен Богоявления, Стефан.
Глава 3
Феогноста на Масленой не было в Москве. О свадьбе великого князя он знал, но не предполагал, что помочь обвенчать Симеона решится Стефан, так скоро возвышенный Алексием.
Князь прилюдно поставил ни во что власть митрополита, и теперь с Симеоном восстанет долгая пря. Уезжать в Киев или на Волынь к князю Любарту? В то время, когда Ольгерд в Вильне воздвиг гонение на христиан, а в Подолии создал собственную митрополию? И даже в Тверь не уедешь нынче? Может, переехать во Владимир, сблизиться с суздальскими князьями и как можно реже бывать на Москве? Князь Симеон выбрал удобное для себя время! Однако наказать ослушника Стефана следовало, и немедленно. Он прикрыл глаза. Тело отдыхало, мозг думал. В богато убранных хоромах было тепло и тихо. Шум торга и гомон ремесленной слободы не проникали сюда. Митрополичий двор на Москве ни размерами, ни роскошью не уступал княжескому. Уходить отсюда так не хотелось! Но он так же не мог представить себе пятнадцать лет назад, как можно уехать на Москву с Волыни!
Согреваются хоромы тёплым воздухом, поступающим снизу, через отдушины. Ни сажи, ни копоти здесь нет и в помине. Этим московитам не откажешь в изобретательности! Дорогая утварь, ордынские ковры, греческие и русские книги в обтянутых кожей дощатых переплётах с медными позолочёнными и посеребрёнными застёжками-жуковиньями, иконы византийского, суздальского и новогородского письма. Драгоценные облачения, митры, посохи и панагии, усыпанные самоцветами, золотая и серебряная церковная посуда. Удобная постель. Молчаливая исполнительная прислуга. Прекрасный стол, пригласить за который пристойно кого угодно из великих мира сего... Тяжко спорить с московским князем! А надо спорить. Нельзя авторитет церкви менять на церковное серебро: быстро уйдёт и то и другое! Верен ли ему Алексий? Не поторопился ли он хлопотать в Константинополе о своём восприемнике?
В двери постучали. Феогност не изменив позы, сказал по-гречески:
– Разрешаю!
В покой ступил келейник, склонив голову, повестил, что прибыл наместник Алексий.
Он узнал Алексия ещё за дверями покоя по шагам. Встал ему навстречу. Алексий подошёл, склонив крылатый головной убор, увенчанный налобным изображением Вседержителя: "Благослови, владыко!"
Они уселись. Посмотрели в глаза друг другу. Во взоре Алексия была озабоченность, но не было смущения и боязни. Он выслушал несколько раздражённую речь Феогноста, покивал и сказал:
– Я мыслю, что ошибся в брате Стефане! Нам надобен, полагал я, свой монастырь, своя киновия, сходная с киевской древлепечорской, в коей процветала бы книжная мудрость, а иноки дерзали бы спорить с властью, подобно тому, как Феодосий Печёрский спорил с князем Святославом!
– Для сего, - усмехнувшись, сказал Феогност, - надобен Феодосий!
– Именно так!
– Алексий склонил голову и продолжил.
– Однако в сём случае игумен Стефан содеял разумное, уступив нужде князя!
– Он посмотрел в глаза Феогносту и протянул свиток с уже разорванным шнуром.
– Вот грамота, сегодня полученная мной из Сурожа. Чти! Иоанн Кантакузин в январе занял Константинополь и взошёл на престол василевсов. Патриарх Иоанн XIV низведён Анной. Вместо него будет избран Исидор Бухир. Все прежние установления патриархии отменяются... Ныне не время спорить с великим князем Семёном! Мы должны совокупно с ним, едиными усты, слать к новому патриарху о закрытии Галицкой митрополии как суетной новизны с просьбой восстановить единую русскую митрополию для литовских и русских земель. Тем паче что Ольгерд в Вильне воздвиг гонение на православных!