Светоч русской земли
Шрифт:
Он идёт в Переяславль, спросить о неких вещах, потребных в монашеском обиходе, причаститься святых тайн и снова направить свои стопы в родимую пустынь.
Он ушёл от мира, и пересекает мир, как путник пустыню, а мир не уходит от него. Давеча дядя Онисим, встретив Сергия, кинулся к нему, облобызал, а потом долго разглядывал, шептал что-то, смахивая слезу, поминал покойного родителя, Кирилла, спрашивал:
– Что Стефан? Слыхал! Уже игумен! Да и где, у Богоявления! Помыслить! Первый монастырь на Москве!
Онисим качал головой, рассказывал новости, выбирая те, что, по его мнению, должны быть интересны Сергию. Про то, что Ольгерд казнил двоих христиан, повесив их на языческом дубе. И что тот дуб теперь стал почитаем литовскими православными. Сказывал о Царьграде, о Кантакузине, о смене патриархов... Словно бы Сергию в его лесу важно было знать все эти новости... А на прощании упал в ноги и попросил:
– Прими ты, племяш, меня, старика, к себе хошь дьячком!
Сергий поднял старика, успокоил. Просил подумать, а если крепко надумано, то приходить по весне, как сойдут морозы и можно станет срубить новую келью...
В то, что Онисим придёт к нему, поверил не очень и ошибся. Онисим пришёл, и не поминал, что родня, и начавшим сходиться к Сергию инокам не говорил об этом, а всё же по родне-природе пришёл, хоть и сказано: оставь свой род, отца и свою мать... По роду начал и скит Сергия полниться братией.
Онисим добрался до него весной, едва лишь протаяло, и начал рубить себе келью, отмахиваясь от помощи племянника. И служил истово. Сергию поначалу было дивно видеть Онисима в своей церкви, а потом привык, понял, что старику монастырь не причудой пришёлся, а жить стало нечем. Дочь померла у него, и ничто не держало в миру. И разговорами не донимал, молился сурово и долго, стряпал, кору драл, ковырял огород. По весне и игумен Митрофан стал наведываться почаще. И уже втроём правили они обедню, со святыми дарами на престоле, с причащением и отворением царских врат, по полному чину литургии Василия Великого.
А в мае, среди плеска берёзок, щебета и щёкота птиц, застучал в лесу новый топор: третий брат рубил себе келью неподалёку от них.
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Глава 1
О том, что князь Симеон отослал свою вторую жену, Евпраксию, к отцу, с приказом отдать её замуж, судачили все города великого владимирского княжества и даже сопредельных княжеств. И никто не знал, что князь влюблён в тверскую княжну, Марию, сестру братьев Александровичей: Всеволода, Михаила и убитого в Орде Фёдора. Знала ли об этом она? Встреча на пиру, взгляд князя Семёна - заклятого врага тверского дома, на совести которого, как и на совести его отца, Ивана Калиты, гибель их батюшки Александра со старшим сыном Фёдором в Орде!
И церковь запрещала третий брак, тем более при живой, не ушедшей в монастырь жене. Алексий некогда сказал ему:
– Господень промысел не мочно изменить смертному!
И Симеон знал, что это - так, что он - проклят, что на нём будет исполняться предсмертное заклятие погубленного им Фёдора. Только боль сердца не проходила! И он спорил мысленно со своим наставником:
– Почему я не могу быть счастлив, как все смертные, как мой брат Иван, наконец? Алексий, мирянин - я, не монах! И должен я, как все смертные, продолжить род свой на этой земле! Что скажешь ты мне на это, учитель мой и отец духовный? Что князь должен быть примером для своих сограждан? Блюсти закон? Что моя судьба - лишь искра в пучине времён, малый след, и что, как и все, отойду в инобытиё, стану прахом родимой земли? И не должно мне мыслить о себе едином, должно смирять свои похотения перед судьбой и Господом? Что живёт народ, а не единый из всех, хоть и великий князь, и надо принимать судьбу как дар Господа или как крест, сужденный тебе, а не кому-то иному? И что не важно, от кого пойдёт род московских князей, от меня или от моих братьев, хотя бы Ивана, тем паче родовые черты переходят от деда к внуку и неведомо кем станет Иванов, ещё не рождённый сын? И что всякий монах (опять монах!) отметает от себя своё "я" и продолжение своего рода ради Высшей, Духовной Цели? И что я должен без спору испить свою чашу и донести свой крест до Голгофы, может, тем искупив зло, сотворённое мной и отцом? Что ещё скажешь ты мне, Алексий? И что я отвечу тебе? Скажу, что ты - прав, и всё-таки и от смертного зависит многое! Ты, Алексий, помысли: если б не стало тебя? Если б другой, иной, неумелый и слабый, был на твоём месте? И всякий не должен ли мыслить себя незаменимым и единственным, сотворяя своё дело? И почему же я не могу помыслить также о себе? Вот я, Симеон, взявший на плеча крест и грехи моего отца! Не должен ли я продолжить род и оставить свой корень, как и отец мой, давший мне жизнь? И пусть даже я проклят, пусть мне надлежит искупить грех моих предков! Не должен ли я изо всех сил... "Спорить с Господом?!" - скажешь ты мне, Алексий. Но ведь есть же чудо Любви Господней! Есть чудо искупления! Могу я хотя бы верить в чудо?! Или всё, что мучит меня, - телесная похоть, козни нечистого духа, совращение ума, гордыня и любострастие? Господи! Я люблю её! Господи, помоги мне! Не дай умереть, не дай сгинуть в пучине времён! Зришь ли ты? Видишь ли? Она всюду - со мной! Она - в дыхании и в тишине, она - во всех моих трудах и в покое... Близится ночь, и я опять буду мыслить о ней, не в телесном обличии! Она снизойдёт ко мне как свет луны, как ночная мгла, как покой... Я стану исповедовать ей свой день и свои думы. Она давно, от века времён, - моя жена, утерянная когда-то и ныне обретённая вновь! Господи! Разве я так виноват перед Тобой?
Днями у него состоялся прилюдный разговор с митрополитом Феогностом. Срывающимся голосом Семён просил у Феогноста благословения на новый брак, объяснив, что прежний недействителен.
Феогност молчал. Черты его лица словно закаменели.
– Сыне мой!
– сказал он, наконец.
– Брак есть таинство, заключаемое на Небесах, перед Богом! И разрешить узы те может токмо Господь. То, о чём ты рёк ныне, есть лишь блуд и беснование плоти. Подумай!
– Он поднял руку, заставив Симеона промолчать.
– Ежели один из супругов тотчас по заключении брака впадёт в тяжкую болесть и годами будет лежать на одре скорби, не должен ли второй свято блюсти таинство брачное и ходить со тщанием за болящим супругом своим?! Не так же ли супружница Алексея, человека Божьего, всю жизнь, будучи девственницей, оставалась верна мужу своему, хоть он и покинул её и ушёл из дому безвестно? Не плотскую похоть, но духовную связь освящает в браке Господь! С Божьей волей бесполезно спорить, сыне мой! Лучше смирись! Я же, как твой духовный отец, всё одно не могу при живой жене благословити тебя на третий брак, ни разрешить иереям сочетать тебя с ней узами пред алтарём!
Это была стена. Симеон встал. Поднялся и Феогност. Так они и стояли друг перед другом - земная и духовная власть, человек и обычай, вопль смертного естества и голос Высшего Разума в непреложном одеянии своих земных установлений.
За ним, Симеоном, за его плечами были оружные полки, и дружба с ханом, и давнее уважение к власти. За Феогностом - только церковное предание, но оно было сильнее и серебра, и оружных полков, и воли земных властителей.
Князю было отказано в благословении и в таинстве брака. Семён, сдержав себя, склонился к руке архипастыря.
– Подумай, сыне!
– предостерёг его Феогност.
– Слово моё - непреложно!
Но сваты - Андрей Кобыла с Алексеем Хвостом - уже были в Твери, и теперь всё зависало на том, найдётся ли на Москве достаточно сановитый иерарх, чтобы не унизить княжну-тверитянку, и иерей, готовый, вопреки воле Феогноста, обвенчать князя?
Вот тут-то Симеон и вспомнил о своём духовнике, богоявленском игумене Стефане.
Вечером у них состоялся разговор. Князь долго потом не спал, обдумывая устроение свадебных торжеств, не простое, поскольку ни митрополита, ни Алексия на свадьбе не будет.
Стефан, недавно лишь покинувший терема, тоже не спал, стоял на молитве у себя в настоятельском покое монастыря и думал о том, что совершил он и на что дал себя согласить князю два часа назад.
Глава 2
Внешне Стефан в эту пору достиг вершины успеха. В его руках был лучший столичный монастырь, он стал духовником князя, а вослед князю потянулись к нему виднейшие московские бояре: Василий Вельяминов, Редегины, Феофан Бяконтов, Афиней... Когда он, высокий, в своём монашеском одеянии, в чёрном клобуке, появлялся на людях или в храме - шёпот и движение пробегали по толпе молящихся. На него указывали, ему кланялись земно. Купцы и бояре наперебой зазывали к себе - хоть не отпировать, а почтить дом своим присутствием. О святости его жития, еженочных молитвенных бдениях, умеренности в пище и питие слагались легенды. Слушать его беседы собирались виднейшие бояре Москвы. В Богоявленском монастыре Стефан наладил переписку книг, переводы с греческого. С ним советовались, обращались к нему игумены других монастырей, старцы и архимандриды, просили поучить, показать, снабдить книгами. Митрополит Феогност зазывал Стефана к себе и подолгу беседовал.