Светоч русской земли
Шрифт:
Стефан покивал головой, украдкой смахнув слезу с ресниц.
– Дядя... Батя!
– поправился мальчик, покраснев.
– А я в монахи хочу! Как дядя Серёжа! Как отец Сергий!
– поправился он, зарозовев.
– Отведи меня к нему! Тётя Шура бает, некогда ей и далеко... А землю, и коровок, и коней пусть забирают Тормосовы!
Сын Нюши, кажется, всё уже обдумал до прихода отца. Стефан сидел, опустив голову. Молчал, поминая слова Алексия и своё давешнее неверие в Господнюю Благодать.
–
– спросил отец, поднимая голову и вперяя взгляд в васильковые глаза сына.
– Ага!
– кивнул он.
– Я и молитвы читаю, и мясного не ем, как дядя Серёжа, как отец Сергий, - поправился он, - и с ребятами не играю, могу и ночью не спать! Очень хочу в монахи! Я, когда братика хоронил, обмывал и рубашечку ему надевал чистую, не боялся. Вот! Я всё буду там делать: и воду носить, и дрова колоть, и на молитве стоять с дядей Серёжей! Скажем только тётеньке Шуре и пойдём, да?
Стефан сидел за столом, не глядя на отрока, и, опустив голову, плакал. Слёзы капали на пол. Может, только теперь ему и предстоит совершить достодолжное: отвести и передать отрока Нюши своему брату, попросив Сергия постричь мальчика в иноческий сан. Быть посему! Он вытер слёзы тыльной стороной ладони и встал, так и не тронув ни хлеба, ни репы. Может, покойная Нюша, воскреснув в этом отроке, пожелала переиначить свою прежнюю жизнь!
– Пойдём!
– сказал он.
– Отведу тебя к дяде!
Сын с засиявшим лицом набросил на плечи зипунишко, надвинул шапку на уши и вложил ладошку в руку отца, которого так и не научился называть батей.
– Сперва к тёте Шуре, да?
Они притворили за собой дверь, и вышли в ночь.
Глава 12
Весной на Москве собирали вытаивавшие из сугробов трупы. Чёрные полуразложившиеся тела, застывшие в корчах, были страшны. Откуда прибрёл, харкая кровью, тот или иной селянин, нынче было никому не ведомо. Мертвецов хоронили безымянными, в общих могилах. Всех вместе и отпевали. Над Москвой, над Кремником тёк погребальный звон.
С оттепелью мор усилился снова. Люди падали в церквях, во время службы. И как-то уже притупело у всех. Не было того, летошнего ужаса. Не разбегались, не шарахались в стороны. Отворачивая лица, поднимали и выносили усопших. Каждый знал: завтра может приспеть и его час. И всё-таки, когда летом в обезлюженной Москве пронёсся слух, что занемог старый тысяцкий, Василий Протасьич, весть всколыхнула весь посад. Город, державшийся, невзирая ни на что до сих пор, разом осиротел. Толпы, пренебрегая заразой, потекли в Кремник, к терему Вельяминовых...
За той бедой - вторая, при нерешительном князе Иване давно жданная: Олег Иваныч Рязанский изгоном захватил Лопасню, когда-то отобранную у рязанцев москвичами, полонив тестя Вельяминовых, Михайлу Александровича, не сумевшего удержать город. Теперь в борьбе за тысяцкое к власти будет рваться боярин Алексей Петрович Хвост, а это предвещало смуту на Москве и колготу в боярах... И великого князя, как на грех, нет: Иван Иваныч всё ещё находился в Орде, у хана. Не стало бы нового ратного литовского нахождения! Дело Ивана Калиты и Симеона Гордого грозилось обрушиться в провал.
Впрочем, к Петрову дню стало ясно, что войны не будет. Подходил покос. Поставят стога, потом будут парить пары, а с Ильи Пророка начнут жать рожь. А с начала августа, со Спаса, уже сеют рожь новыми семенами и убирают яровое, до сентября. И хватает времени - почти не спавши!
– и на хохот, и на песни, и на праздники зажинок, отжинок и первого снопа. А в сентябре уже уберут огороды, и к первому октября на чистых полях расстелют льны. И зимой бабы сядут трепать, золить, прясть, сновать и ткать портна.
Проходила, скатывалась назад, в степи, чёрная смерть, оставив за собой обезлюженные города и вымершие деревни. Снег, проносясь над землёй, засыпал поля и леса, вздымал сугробы у околиц, утонувших в снегу селений, кружил и вился над дымниками истопок и соломенными кровлями клетей, где живые, собрав урожай, посеянный мёртвыми, грели себя в тепле курных хоромин, жгли лучины, пряли или ладили утварь, чинили сбрую и иной припас, шили и тачали сапоги, задавали корм скотине, рассказывали сказки и пели песни, ибо смерть прошла, и жизнь опять набирала силу.
Укрытая снегами Владимирская земля отдыхала в тишине мирных лет. Земля ещё не ведала, не провидела своих грядущих испытаний, и кто окажется в средоточии грозных событий, кто будет духовно соединять силы страны, пока ещё тоже не ведал сужденной ему Провидением судьбы. Вернее, не заботился о ней.
Глава 13
И если было бы возможно узреть под еловыми лапами следы полузасыпанного снегом житья, в котором не замычит корова, не протопочет конь, не заплачет спросонок дитя, только ветер проходит над кровлями да ропщет лес, и разве чуть осеребрит изнутри ледяное оконце светом лампадного пламени в келейке, срубленной в одно с хижиной, где сейчас замер между сном и явью отчитавший часы молодой монах, унесясь к давно погибшим людям и временам.
Прошлое, совершавшееся с ним и вокруг него, проходило перед глазами инока, но уже видимое им и со стороны, и свыше, словно туда, в свои детские воспоминания, он принесён теперь по аэру на крыльях ветра.