Светолия
Шрифт:
А женушки, и Алешина мама, уже раскладывали столики, ставили на них еду; муженьки, хохоча, шутя, надрываясь, чтобы перекричать голоса певцов и певиц, легко разводили из заранее закупленных сухих дров костер. Кто-то - уже пьяный, красный пухлый - заорал, что хорошо бы понюхать, как "воняют" не сушенные ветви и принялся ломать их с берез.
На столики выставили бутылки, с красивыми надписями; одну бутылку уже успели разбить, и ругаясь и смеясь, и шутя, что это на "счастье, на успехи в бизнесе, и на гармонию человека с природой" -
Вот уже сидят все за столом: огромный суходровный костер, наполняет все сильным теплом, едва ли не жаром. Алешу усадили вместе с детьми (пухленькой девочкой с куклой "Барби" и печальными глазами, и мальчиком, который неотрывно смотрел на своего пьяного, бормочущего папашу) - на Сережиных коленях пристроился Томас и каким-то образом в этом шумовых волнах умудрился заснуть.
– Наливай себе соку!
– крикнула через стол пьяная уже мать.
А отец (или не отец, а зомби?) - с мутными, тупыми глазами вскочил и запустил наполовину опорожненной бутылью в березы: бутыль с силой врезалось в одну из белых красавиц и оставив на ее коже темную отметину отскочила куда-то в рассеченный широкими прогалинами снег.
– Это вам еще на счастье!
– заревел не своим голосом отец.
– Давайте бить стекло!
– А к черту!
– захохотал его приятель, схватил его за плечи.
– Давайте оставлять бутылки на счастье бомжам!..
Тут Сережа услышал, что все почему-то захохотали, огляделся по сторонам, пытаясь найти причину этого резкого веселья, и не найдя ее, склонился над своим Томасом.
– Ну что, котяра...
– прошептал он.
– Как ты заснул тут?
Котенок встрепенулся, поднял голову и раскрыв свои зеленоватые, похожие на родниковые капли глаза, вытянул шею в сторону леса.
– Ты что - тоже что-то слышишь оттуда?
– спрашивал мальчик и тут сам услышал: по вершинам, по голым еще кронам побежал порыв ветра и сильный гул в котором послышались мальчику тысячи и тысячи голосов бесконечно далеких, зовущих его прекрасных.
– Томас!
– вскрикнул Сережа, когда котенок соскочил с его коленей и бросился в строну леса.
Мальчик вскочил из-за стола и, забыв о своих страхах, бросился навстречу распахнутым лесным объятьям:
– Томас, Томас, куда же ты, стой!
Серая спина котенка, неслась про золотящейся земле, перепрыгивала через сугробы; и плавно ходил, задранный трубой, пушистый хвост.
Сережа поскользнулся об брошенную бутыль, а за спиной его пьяно закричала мать:
– Он сам вернется! Слышишь, Сашка, быстро возвращайся!
– Да черт с ним!
– заорал отец.
– Пусть бегает, малолетка, пусть носится, черт с ним - возраст такой! Ты что б возвращался поскорее! Понял?!...
Последние слова Сережа слышал уже плохо: он несся вдоль русла ручейка: сам ручеек был покрыт еще льдом, но талая вода уже бежала по льду.
– Томас же!
– кричал Сережа, а березы над его головою глубоко и радостно шептали что-то; птицы, радуясь солнечному свету, чирикали, пели, перелетали с ветки на ветку; а с ветвей падал тяжелый, старый снег; готовый преобразиться в быструю и веселую водную струю.
Снег гудел под ногами, держал Сережу; и бежать было легко.
– Томас же!
Перед ним вдруг открылось круглое, озаренное солнцем озеро. Лед на нем лежал еще нетронутый водами и весь был гладкий, словно стеклянный и в глубинах его залегла, в ожидании лета золотистая дымка.
Котенок, не слушая Сережиных окриков, бросился по льду; а мальчик на несколько мгновений остановился на берегу, обернулся назад...
Откуда-то из-за деревьев едва доносился пьяный шум, но напевы ветвей и птиц казались теперь куда более громкими. Сережа зачем-то попытался вспомнить свои утренние страхи, попытался представить, что из-за березового ствола выпрыгнет кишащий червями мертвец, или же лед на озере треснет и потянутся к нему слизистые щупальца, схватят, уволокут его в темную глубину: но он не мог себе этого представить! Он просто знал, что ничего подобного ни в озере, ни за березами не таится; с великим трудом он мог еще вспомнить образы, бывшие столь яркими в квартире; но казались они совершенно блеклыми и далекими, против этой свежей лесной глубины.
Повернулся он к круглому озеру и увидел, что котенок, добежал уже до его середины; там, где поднимался изо льда островок, в центре которого стоял, окруженный березовым хороводом, дуб-великан.
Сережа вздохнул поглубже, как перед нырком, и бросился на ледяную гладь; успел пробежать только несколько шагов, да тут и поскользнулся, упал и, словно на коньках, на заднице покатился следом за котенком к островку. А скорость была такая, будто бы он на санках с горки катился: только ветер в ушах свистел!
– Эй, эй, эй!
– испуганно закричал Сережа, когда до островка осталось шагов двадцать, а скорость его скольжения, не только не уменьшилось, но даже и возросла.
Сережа попытался схватиться руками за лед, да не тут то было!
– руки легко скользили и глубина с замороженным златом, легонько их холодила.
– А... вот ведь...
– шептал он, переваливаясь на бок, и одновременно пытаясь подняться на ноги...
Но он замер и не кричал больше, когда ветви кустарника, который сплетался под березами, вдруг плавно раздались в сторону и оказалось, что в глубины островка ведет бухточка, в которую и влетел, словно кораблик, Сережа.
Вот и дуб летит на него - Сережа увидел, что из дупла, образованного у самых корней и выделанного ледяными вратами, бьет и тут же уходит в ледовую глубину густая струя солнечного меда.
Котенок уже лакал этот небесный мед, а когда появился Сережа, плавно отпрыгнул куда-то в светло-дымчатую дупловую глубь.
"Не бойся, нас Сережа" - запели где-то совсем рядом нежные голоса и ветви берез вздрогнули, потянулись к мальчику, да и замерли, словно и впрямь побоявшись его испугать.