Светолия
Шрифт:
– Светолия! Светолия!
– шептал, плача Сережа и вдруг заорал.
– Уходи, Светолия! Они близко! Прости, прости...
– слезы катились по щекам его, а он все бежал и бежал.
Вот уже блеснула, засверкала в лучах водная поверхность и Сережа услышал спереди дикий хохот, перемешенный с какой-то дикой, совершенно не мыслимой бранью. Вот в ругани взорвались примитивные эмоция и грохнула бьющаяся бутылка.
Сережа вылетел из-за деревьев да и замер: на берегу, на траве сидело существ семь или восемь, грязных; с тупыми, наполненными кровавой мутью глазками; в перепачканных одеждах по которым можно было определить, что все они относятся к "строителям"; вокруг валялись бутылки, мятые банки, содержимое их желудков, просто какие-то обрывки; вокруг чернели несколько старых кострищ, валялись во множестве потемневшие, проржавленные куски чего-то; обрывки пакетов, обрывки одежды, еще что-то над чем заунывно жужжали жирные, откормленные мухи.
Взгляд полетел в озерную поверхность: и там на дне, шрамами, зловещими ухмылками кривились банки, битые бутылки, колеса, еще какая-то дрянь.
Наконец островок: там, под ветвями берез сидели несколько обнаженных, мокрых человечков - у них испускал белый дым костерок, громко и уродливо играла человечья музыка, а сами они громко орали что-то пошлое.
Когда над кронами появился вертолет, а деревьях вокруг озера вздрогнули, и выбежало с две дюжины затянутых в черное, вооруженных людей - Сережа уже знал, что Светолии здесь больше нет.
Черные комья, грозно рыча, скручивали пьяных, а те жалобно мычали и каялись за какие-то грешки.
Сзади к Сереже подбежал отец, схватил за плечо, развернул; метнулся с ним за деревья. Сережа не сопротивлялся, он только прошептал:
– Их здесь нет больше. Они все ушли, папа. Она говорила про это. Значит время пришло. Мир меняется, папа. Мы разрастаемся, как гнойные язвы папа, а они уходят. Уходят навсегда - слышишь папа!
– последние слова вылетели из него отчаянным воплем и от боли душевной, и крики, и брань, и жалобные стоны, и рев железных исполинов, и стон майских деревьев, и встревоженный говор птиц - все исчезло, как кошмарное виденье, как призрачный сон...
* * *
Босыми ногами он ступал по мягкой траве; вокруг, в зеленых хоромах, пели птицы, время от времени неспешно проходили лесные жители. Как мило белели березки! Как светло пел солнечный ветер в вершинах деревьев! Как мягка, как приветлива, ласкающая ступни земля-матушка!
Рядом идет Светолия; и голосом нежным, тем самым голосом, который когда-то в ином, безмерно далеком мире, услышал, стоя в первый день весны у окна Сережа - тем самым чистым голосом поет, славит этот мир, саму жизнь, и прекрасно ее пение, непередаваемо словами.
Вот плавно распахнул навстречу бескрайнему полю объятия свои лес! Как оно злато, как колышутся литые хлеба из земли к ясну небу взошедшие! Как ветры бегут по ним - волнуют и хлеба, и душу, и сердце огромными, плавными, и спокойными волнами!
– Светолия! Господи! Жизнь! Земля-матушка! Любовь! Господи-господи! Да как же мир то прекрасен! Люблю!!! Люблю!!!
– закричал, запел в восторге Сережа и побежал рассекается грудью эти колосья... Он бежал распахнув объятия, обнимая колосья, воздух, землю, космос, бога - все-все обнимая в восторженном чувстве любви.
Он бежал туда, где над полем, на холме, белел, светился живым многоцветьем куполов, издавал мелодичные звуки и запахи хлеба, кваса, да яблок спелых, душистых - сказочный град.
Он стоял над синей рекою, а по небу, по бескрайнему чистому небу, на колеснице, запряженной светлыми конями, ехал лучезарный правитель...
– Это мой дом! Светолия! Я дома, слышите все! Я навсегда останусь здесь!
– счастливо засмеялся Сережа.
16.03.98