Светя другим
Шрифт:
– Любую докторскую, – сообщает она мне. – В которую сам веришь, а Магия решит, только ты не пугайся, она маленькая ещё. Творец этого мира творила его всей собой, но ей было больно.
– Из-за того, что творила? – не понимаю я.
– Нет, она больная была, – вздыхает малышка. – Творила мир и умирала от ми-ело-лей-ко-за, – едва осилила сложное слово девочка лет четырёх на вид.
Миелолейкоз – это сурово и без вариантов. Учитывая, что Творец именно «умирала», то, во-первых, это девочка, а во-вторых, сюрпризов можно ожидать, сколько угодно.
– А для чего она сделала этот мир? – интересуюсь уже я.
– Она очень хотела, чтобы у неё был хоть
Окружающая меня действительность меркнет, чтобы в следующий миг смениться привычным истошным воем. Так у нас только скорые воют. Ну, спасательные службы 14 . При этом меня слегка качает, а сирена не унимается. Вывод – везут не ко мне, а конкретно меня. Уже интересно.
14
В Германии скорая помощь называется Rettungsdienst, что значит «служба спасения».
Учитывая Забаву и её слова, она меня поселила в мальчика, «почти умершего». Судя по экстренности, таки да, почти – трупы под сиреной не возят, они никуда уже не спешат. И что это с ребёнком сотворили-то? По ощущениям сказать трудно, памяти у него нет, что говорит об очень многих вещах, список – отсюда и до Марса. Во рту привкус такой… хм…
– Ну, можно сказать, стабилизировался, – с сомнением в голосе произнёс медик. А кем он ещё может быть? – Ты меня слышишь? – говорим по-немецки, уже хорошо.
– Слышу, – сообщаю я на том же языке, естественно. Я немецкий доктор, хоть и с советским прошлым. – Меня что, в говне топили? От чего я?
– Не совсем, но где-то близко, – несколько удивлённо произносит… ну, скажем, коллега 15 . – Что-то помнишь?
– Ну, судя по ощущениям, я закончился 16 , – говорю я ему. – И, судя по послевкусию, от аспирации, так?
– Вопрос снят, – уведомил он меня и надолго замолчал.
15
Непосредственную помощь оказывает отнюдь не врач. Врач с немецкой скорой только командует.
16
Умер, значит.
Я же недоумеваю – что его так удивило? Меня сейчас интересуют вещи приземлённые – возраст, рост, вес, пол свой я уже определил. Во-первых, Тринадцатая сказала, а, во-вторых, рукой. Потому что доверие – это хорошо, но контроль – лучше 17 . Ладно, едем так едем, подождём сведений со стороны.
– Коллега, – привычно обращаюсь я. – Зовут-то меня как?
– Юрген Вагнер тебя зовут, – уже совсем шокированным голосом отвечает мне медик. – Какая-то избирательная у тебя амнезия.
17
Распространённая немецкая поговорка.
– Так закончился же я, – спокойно сообщаю ему. – Вот и началась фантастика, вам ли не знать?
– Это точно, – судя по звуку, он садится в кресло, стоящее напротив каталки. – Двенадцатилетний мальчишка свободно использует специфическую терминологию, – жалуется он кому-то. – Что ж я съел-то такое странное?
Двенадцать лет. Мальчик. Германия. Не хочу!
Не хочу школу, гимназию, университет, хочу обратно в отделение! Кстати, учитывая Забаву и двенадцатилетие, то будет мне, похоже, что-то несмешное к осени. Магическая какая-нибудь школа… Так как мы не в моей истории, то классического моего непроизносимого 18 названия школы можно не ожидать.
18
Доктор шутит. Название «Грасвангталь» вполне произносимо.
Подъезжаем к больнице, очень характерно подпрыгиваем на эстакаде, мне ли не знать… М-да… Сейчас мы остановимся, меня поволокут в интенсивку 19 , раз я недавно заканчивался, пока ничего интересного не будет, есть время подумать. Итак, меня утопили в сортире. Надо сказать, что именно в этом смысле в говне меня пытались утопить впервые, так сказать, тоже опыт. По какой причине – сказать трудно, память сохранилась фрагментарно. То есть моя-то – в полном объёме, а вот того, кем я стал – только статичные картинки. Значит, опыт будем нарабатывать в процессе.
19
Отделение интенсивной терапии и реанимации (сленг).
Забава сказала, что мир целительский, это уже наводит на размышления, а уж сообщение о том, что «по воле Магии» – очень толстый намёк, потому что такое было, кажется, только у меня. В смысле – великие силы одушевлённые. А может, и не только у меня, но хочется думать, что только.
Интересно, куда это меня тащат? Замечаю, что затаскивают в уже обитаемую палату. Это вдвойне интересно, потому что не принято. Настолько, что ли, грустно? Или просто наплыв? Ладно, это не моё дело, надо на соседа посмотреть.
Судя по волосам – это соседка, поэтому непонятно вдвойне. Так совсем не принято, нам же не по пять лет! Загадки какие-то странные, кстати. А что нам мониторы показывают? А показывают они нам, что девочке больно и дышится грустно. Что нужно делать? Правильно.
Кряхтя, поднимаюсь. Ох, грехи мои тяжкие… После остановки подниматься грустно, странно, что вообще могу. Но девчонке надо помочь, хоть ползком, потому что она так сама себя дестабилизирует, и будут танцы. Как здесь танцуют, я не в курсе, но вот девчонке это точно не надо.
– Ты куда? – слышится голос с озадаченными интонациями. Слона-то я и не приметил. Хочется ответить в рифму, но не буду.
– Девчонке головную часть поднять надо и руки зафиксировать, точнее… хм… – я приглядываюсь, подходя поближе, хотя меня штормит. – Лучезапястные, похоже, – и тут я оборачиваюсь на говорящего.
Судя по цвету бэйджа 20 , я наблюдаю врача примерно в третьей стадии удивления. То есть необратимые изменения формы тела ещё не наступают, но уже связно говорить он не может. Ладно, потом разберёмся.
20
У врачей бэйдж часто красный.