Светят окна в ночи
Шрифт:
— А что я? — возмутилась Салима. — Всего и сказала, что думала.
— Краску пожалела… И вообще — что ты из себя дурочку строишь? Все вокруг берут, что им надо. И ткани, и краски…
— Я, например, не беру! — отрезала Салима. — И ты вроде тоже… Зачем же обобщать?
— А платье на мне из какой, думаешь, материи? — разозлилась Замира. — Ее в наших магазинах днем с огнем не найдешь. А не я одна ношу. Раскрой шире глаза!
Салиму словно по голове кто сзади ударил. Вот это новости!
— Так ты что — воруешь? — спросила, чтобы только не задохнуться от удивления.
— Ага! —
— И совесть тебя не мучает?
Замира посмотрела на нее и молча покрутила пальцем у виска.
Они разошлись если не врагами, то очень друг на друга рассерженными. Пошла в цех, чтобы своими глазами во всем убедиться, но ничего там не увидела: люди напряженно работали, каждый был занят своим делом, а мастер, с которым она хотела поговорить на эту тему, вытаращил на нее глаза и показал на часы — скоро конец смены, какие тут разговоры!
Она на него не обиделась, хотя как руководитель «Комсомольского прожектора» имела право задать ему любые вопросы.
Вот здесь надо сказать, что Салима, конечно, не была такой уж наивной, как, может, казалось некоторым людям, впервые с ней встречавшимся. Мягкая, доверчивая, она ко всем относилась ровно, считая, что каждый достоин внимания и уважения хотя бы только за то, что он — человек.
Однажды она так и сказала, выступая на собрании, чем вызвала большое оживление в зале, и кто-то даже потребовал объяснить, что она имеет в виду под этим странным утверждением: мол, а преступники? Они тоже люди, значит, и их надо уважать, да?
Объяснять ничего она не стала, потому что и без того было ясно, что имелись в виду не преступники, а нормальные люди. Удивилась только, когда ее единогласно избрали начальником штаба «Комсомольского прожектора».
— Ты же у нас святая! — сказала ей Замира, с которой она поделилась своим удивлением. — У тебя пунктик какой-то: все должны быть честными, справедливыми, щедрыми… Неужто, вправду, веришь, что должны?
— Должны, конечно! — ответила Салима. — А как же иначе? Так нас в детском доме учили и в школе…
— О, боже! — горестно воскликнула Замира. — Ты или святая, или дура.
Тогда она и внимания не обратила на это слово — не со зла сказано, просто с языка сорвалось, с кем не бывает!
А сейчас словно черная кошка между ними пробежала. И в одной комнате живут, но почти не разговаривают — «здравствуй!», «пока» — и все, будто других слов уж и в природе не существует. В цехе Замира и не взглянула на свою подружку, когда та у станка остановилась. В общем, разладилось у них как-то все в одночасье, и Салима стала в соседнюю комнату чаще заглядывать, где жили девчушки-хохотушки из ткацкого цеха. И те к ней потянулись: то в мастерскую забегут по пути, то в кино с собой потащат, то чаевничать пригласят. Салима все свои эскизы начала показывать — глаз у них наметанный на красивые узоры и цвет. Такая дискуссия разворачивалась, что из других комнат заглядывали: что у вас тут, скандал, что ли?
Спорить, конечно, тоже надо уметь, а то каждый свое доказывает. Одна кричит, что надо ярче краски выбирать — людей радовать, другая — что стенд имеет практическое значение и нечего из него театральные декорации делать. Вот и разберись тут, что и к чему!
Салима, пока они друг с другом спорили, сидела молча, улыбалась и портреты их рисовала карандашом. И так здорово это у нее получилось, что ее потом всю зацеловали.
И вот однажды девушки, как обычно, забежали к ней в мастерскую. Сказали, что в кино идет хороший фильм и надо обязательно его посмотреть. Салима заканчивала рисовать плакат, и девушки, чтобы ей не мешать, сели в уголочке и начали шептаться. Потом кто-то взял да и развернул во всю ширь яркий, праздничный кусок материи.
— Смотри, Салима, какая красота!
— Ой, и вправду красиво! — воскликнула Салима, отрываясь от своего плаката. — Японская, да?
Девушки засмеялись.
— Наша! Первая партия. Только осваивать начали. Говорят, на уровне мировых стандартов. Ее еще никто, кроме нас, не видел. Вот сошьем себе по платью, все от зависти помрут! Хочешь, и тебе достанем?
— Как достанем? — нахмурилась Салима. — Вы что — украли, что ли?
— Да брось ты эти громкие слова! — отмахнулась одна из девушек. — О такой малости, что мы взяли, и говорить нечего. Все берут, а мы что — рыжие?
Салима удивленно смотрела на нее. Всерьез говорит или шутит? Если всерьез, то почему же другие не возражают, вон — посмеиваются, словно их этот разговор и не касается, и не интересует.
— И вы так думаете? — спросила Салима, поворачиваясь к ним.
— Может, так, а может, и не так, — уклончиво ответила другая девушка. — Я вообще ни о чем таком не думаю…
— А как же вы собираетесь пронести эти ткани через проходную? — Салима с трудом сдерживала возмущение. — Там же проверяют.
— Ну и что? — усмехнулась девушка. — Во-первых, не каждого. А во-вторых, надо уметь спрятать. Только дураки в сумки кладут.
— Да и поймают, ничего страшного нет, — добавила другая. — Пожурят для блезира, на этом все и кончится. Два-три метра — о чем речь? Другое дело — рулон…
— Это нечестно! — сказала Салима. — И брать нечестно, и платья потом носить из ворованного материала тоже.
— Ах, ах! — иронически воскликнула девушка. — Ты еще на собрании об этом скажи или, как его, в «Комсомольском прожекторе» прокати!
— И скажу! — бросила Салима. — Пусть все знают!
Девушки молча уставились на нее, потом многозначительно переглянулись.
В кино они, конечно, не пошли, вернее, Салима осталась в своей мастерской, словно и не было о кино никакого разговора.
Она не обиделась, что девушки ушли без нее. Она бы и сама отказалась — не то было настроение, а быть рядом и делать вид, что ничего не случилось, она бы не смогла. Странно, как просто у них все получается: и знают, что нехорошо брать чужое — государственное! — а берут, и гордятся тем, как ловко им удается выносить ворованное через проходную. Даже не стесняются говорить об этом. И родственница Замиры тоже считает, что нет здесь никакой проблемы, и сама Замира… Неужели и все другие привыкли к такой жизни? Они же не только фабрику обкрадывают, а прежде всего — самих себя. Что же делать?