Светят окна в ночи
Шрифт:
Вот какой серьезный противник появился у Шафката там, за горизонтом, куда его любовь только-только начала заглядывать, рисуя себе светлое и радостное будущее.
О тех словах матери Гюзель он узнал случайно, но ничего не стал выяснять, а как человек благородный решил повременить, чтобы его любимая сделала сознательный выбор.
Это был, конечно, мужественный поступок, потому что вся жизнь Шафката теперь зависела от того, как скоро Гюзель даст о себе знать.
Время остановилось, как только она уехала. Шафкат ходил из угла в угол или сидел на скамейке в парке, постоянно поглядывая на часы, словно они были
И в самом деле: когда мы ждем, часы кажутся нам днями, а дни — вечностью, минуты же вообще выпадают из нашего сознания. А между тем ему тоже надо было заниматься делом: оформить документы, собрать вещи для того, чтобы ехать в дальнюю деревню начинать свою учительскую судьбу. Как отличника его оставляли в аспирантуре, но он этому соблазну не поддался, поскольку твердо решил стать учителем и воспитывать детей.
Не было на земле более нужного и важного дела. В этом он убедился, не только читая разные умные книги, но и на собственном горьком опыте. Люди не должны страдать от того, что природа их чем-то обделила — ростом или красотой. Их надо научить быть добрыми, терпимыми к недостаткам, которые нельзя исправить…
Телеграмма пришла на второй день, в ней было шесть слов: «Встречай поезд восьмой третий вагон Гюзель». Самые лучшие, самые красивые слова, какие могли существовать в человеческом языке!
Шафкат положил телеграмму в карман, но столько раз в течение дня вынимал ее, чтобы прочитать заново, что в конце концов выучил наизусть даже непонятные цифры и буквы.
Утром, едва рассвело, он помчался на вокзал. Там народу почти не было, и дежурный милиционер, конечно, обратил на него внимание, потому что Шафкат ходил по перрону из конца в конец, словно вымерял длину шагами. Но когда он к нему подошел на всякий случай и увидел счастливое лицо, все сразу понял. Милиционер работал на вокзале много лет и был умным человеком: у всех счастливых людей лица одинаковые. Милиционер посмотрел на часы и сказал, что поезд уже на подходе и надо быть осторожнее и не подходить к краю платформы. Шафкат благодарно кивнул.
…Гюзель шла к нему навстречу с маленьким чемоданчиком, а он стоял и смотрел, как она идет — самая красивая девушка на этой планете. Она была высокая, статная, и хотя была на высоких каблуках, которые делали ее еще более высокой и стройной, он протянул к ней руки, не обращая внимания на людей, и обнял, и почувствовал себя большим и сильным, способным защитить ее от любых бед и невзгод и пойти вместе с ней туда, за горизонт, где параллельные дороги, говорят, обязательно пересекаются, а время становится пространством и наоборот.
Но это совсем другая история, и не будем ее рассказывать, потому что наши герои уже вышли на привокзальную площадь и направились мимо автобусной остановки вверх по улице, ведущей в город. Им, конечно, есть о чем поговорить: три дня — срок небольшой по общим меркам, только у любящих мерки совсем иные, кто будет с этим спорить?
Право, не знаю, но, думаю, всем смотрящим им вслед они казались прекрасной парой. Да и у кого повернулся бы язык сказать, что они не подходят друг другу по росту. Любовь выпрямляет — сказал один знаменитый классик, и он совершенно прав. И как хорошо, что она наделяет людей другим зрением, давая им возможность увидеть друг в друге собственное отражение.
Может быть, это и есть счастье?
ПУЛЯ
В этом году весна была холодной. Только в начале марта слегка потеплело и пошел нескончаемый мокрый снег вперемежку с дождем, с севера дул упрямый пронизывающий ветер.
В один из таких дней и выписался из больницы Сагит Рахимов, бригадир монтажников из строящегося неподалеку рабочего поселка.
Выйдя на улицу, он взглянул на небо. Там, обгоняя друг друга, плыли лохматые, серые тучи. Хорошо еще не было ни снега, ни дождя, а то вряд ли решился он добираться своим ходом до поселка — как-никак, десять все-таки километров!
Шофер, с которым договорился на больничном хоздворе, довез его до ближайшей деревни и дальше ехать отказался: заупрямился, и ни в какую! Жена больная дома, дети одни и прочее…
Сагит чертыхнулся — надо же так промахнуться! — и пошел по грязной улице деревни в другой ее конец, чтобы там выйти на старый большак, ведущий к поселку. Иногда оглядывался с надеждой — вдруг да найдется какой сумасшедший, который едет в ту же сторону?
Таких, естественно, не оказалось, и он, застегнув пальто на все пуговицы, спрятав руки в карманы и укрыв лицо поднятым воротником, зашагал краем дороги.
Главврач больницы говорил Сагиту: «Подожди еще денек. Завтра после обеда наша машина пойдет в поселок, чего ты суетишься?» Но Сагит уже решил не ждать: завтра — это завтра, до него еще дожить надо! Не остановили его и сетования лечащего врача по поводу того, что не за кончил курса уколов. Чувствовал он себя сносно: голова уже не кружилась и не тошнило.
Главврач пошутил на прощание: «Ну и наскучал, видать, по жене своей! Прямо невтерпеж!»
Сагит не стал объяснять, почему он так торопится домой. В двух словах всего и не скажешь. Хорошо врач — человек понятливый. Наверное, в глазах у Сагита прочитал, что не только к жене торопится, потому и выписал без лишних проволочек.
Вот и идет он теперь в свой поселок краем дороги, где снег еще не успело развезти и нет такой грязи, как в деревне.
Сагит на короткое время останавливается, чтобы оглядеться. Но вокруг одна и та же унылая картина: серо-грязный, неряшливый снег, лес чернеет вдали, столбы бегут за горизонт, позванивая туго натянутыми проводами. Деревня уже куда-то пропала, словно присела и притихла за взгорком.
Он взглянул на часы: всего половина пятого, а из-за тяжелых, мрачных туч, затянувших плотно небо, сумеречно и тоскливо.
Сагит зашагал быстрее. Если и дальше держать такой темп, дотемна можно добраться до дома.
Конечно, если бы он сообщил о том, что его выписали, за ним бы обязательно прислали машину. Только их и так не хватает на стройке, зачем же зря гонять? И потом, ему захотелось заявиться домой сюрпризом. Вот будет радость детишкам! Нафиса писала:
«Сначала они все время забывали, что ты в больнице, и ждали каждый вечер. А когда привыкли, стали приставать с вопросами: когда да когда придешь? Садимся ужинать, стул для тебя ставят и никому садиться на него не позволяют: «Это папино место!»