Светят окна в ночи
Шрифт:
Сагит сам так по ним всем соскучился, что даже в глазах щиплет. И душа, и руки привыкли каждый вечер после работы брать на колени близняшек, возиться с ними, лохматить их мягкие волосенки. Хорошо хоть одна из медсестер иногда приводила с собой на работу дочурку — ровесницу его мальчишек. Такая же крохотуля и болтушка! Сагит иногда подзывал ее к себе, давал что-нибудь вкусненького и осторожно гладил тяжелой, мозолистой ладонью по головке, лаская.
Он знал, что едва переступит порог, пацаны облепят его со всех сторон и радостно заголосят: «Папка приехал,
Когда он по работе отлучается на пару-тройку дней, ребята его от окна не отходят — ждут! А сейчас целых три недели отсутствовал — шутка сказать! Да и на шахте, наверное, уже заждались: начался монтаж воздухоочистителя, и Сагита вдруг осенила интересная идея.
По проекту под этот агрегат необходимо было подводить мощное бетонное основание. Размеры и масштабы его просто устрашали. «А что если уменьшить? — подумал Сагит. — Вибрацию можно погасить специальным приспособлением в виде рамы».
Начальство сильно засомневалось: выдержит ли такую махину облегченное основание?
Сагит настоял на своем, и вскоре было дано добро. Но в тот же день он вместе с тремя рабочими из своей бригады попал в больницу.
Он рассказывал ребятам, как должна выглядеть рама. Но на чертеже показать ее не успел. Запомнили ли они то, что он говорил? Сделали ли рамы, как положено? Ведь если она окажется слабой, основание, действительно, не выдержит вибрации.
Придя в себя в больнице, Сагит в первую очередь подумал об этом.
Шли дни, и беспокойство перерастало в сомнения, а те, в свою очередь, — в боязнь: сварят раму не так, и все пойдет насмарку! Бог с ней, с идеей — сама по себе не ахти какая оригинальная. Но уж коль скоро принялись ее реализовывать, тут каждая мелочь приобретает особое значение. Закрепят, например, плохо раму и выбросят на ветер многие тысячи рублей, а главное — будет потеряно драгоценное время. Этого никак нельзя допустить!
Через несколько дней, едва почувствовав себя лучше, Сагит с трудом поднялся и, держась за стену, вышел в коридор. Увидев его, всполошилась медсестра, сидевшая в другом конце.
— Куда вы? — спросила она, подбежав и пытаясь поддержать его. — Вам нельзя ходить. Сейчас же возвращайтесь в палату!
— Мне надо срочно позвонить в поселок, — сказал он, но не бороться же с девушкой! Ему пришлось подчиниться.
Он попросил позвать врача.
Врач хмуро выслушал просьбу и категорически запретил вставать. И посоветовал к тому же не волноваться, Только разве мог кто-нибудь остановить Сагита, когда он решил что-то сделать? После долгих споров ему дозволили наконец позвонить в поселок. И хотя находился он от него в пятидесяти километрах, говорить пришлось почему-то через Уфу, и Сагит ничего не сумел толком сказать. Голоса ребят с участка то исчезали, то появлялись, вдобавок мешал писклявый женский голос, поющий черт знает о чем. Сагит так и не разобрал, что кричали ребята. А прощальный вопль: «Все хорошо, выздоравливай!» — никак не мог его успокоить. И тогда он засел за письмо домой.
В первую очередь, конечно, передал пламенный привет своей Нафисе и детишкам, сообщил, что страшно соскучился, и, чтоб порадовать пацанов, нарисовал им гуся, машину и собачонку. Черканул и записочку для передачи своей бригаде: снова подробно объяснил, что надо сделать, чтобы не допустить вибрации облегченного основания. Не скрыл и того, чего сам больше опасался.
Через неделю пришел ответ от Нафисы. Она сетовала, что не может навестить его — распутица, да и детей не на кого оставить.
«Письмо твое получили утром, — писала Нафиса. — Ребята заставили меня прочитать вслух. Потом долго разглядывали рисунки, чуть не подрались, споря, кто это — гусь или индюк?»
В конце длинного письма она сообщала, что записку передала, но что сказали ребята, как идут там дела — о том ни слова.
Пошла уже третья неделя, как Сагит лежал в больнице. Он чувствовал — идет на поправку — и больше писем не писал, в поселок не звонил. Ждал терпеливо, когда можно будет наконец смываться отсюда.
«Скоро, скоро! — заверял его главврач. — Вот у ребят твоих дела похуже». И оказался прав — его выписали, а они остались. Дней на десять еще, если, конечно, не проявятся какие-то осложнения.
Честно говоря, все они еще легко отделались. Могли ведь и погибнуть. Хорошо, не растерялись! Теперь многие называют его, Сагита, героем. И Нафиса писала, что только об этом и говорят в поселке. Преувеличивают, без сомнения, потому что и другой кто на его месте поступил бы так же. Но все-таки приятно, когда люди тебя хвалят. Себе-то уж можно сказать так!
Когда он кинулся спасать товарищей, ни о каком геройстве и думать не думал. И о том, что погибнуть может, тоже. Надо было выручать попавших в беду людей — какие уж тут мысли?
Это сейчас, спрятав нос в воротник пальто, можно идти и спокойно размышлять. И вспоминать разную разность. Вот, например, то, как встретился четыре года назад с Рахматуллой-бабаем, который сыграл, сам того, может, не зная, огромную роль в его жизни. После разговора с ним он и ушел вдруг с третьего курса института и приехал в этот поселок. Еще неизвестно, как сложилось бы все, не сделай он тогда такого решительного шага. А теперь занят настоящим мужским делом, и никаких тревог по поводу того, что время летит понапрасну, давно уже нет. Они там, в студенческой поре, остались. Может, это и есть счастье?
Не все, конечно, гладко шло. Его многие тогда не поняли. И Нафиса не поняла: сначала наотрез отказалась ехать куда-либо из города. Да и зачем, спрашивается, ни с того ни с сего бросать учебу и мчаться неизвестно куда? Потом, поостыв, спросила:
— А там хоть кинотеатр есть?
— Нет. Там ничего пока нет.
Она удивленно посмотрела на Сагита: мол, чокнулся ты, дорогой!
Он попытался ее уговаривать, а через полчаса, поняв, что бесполезно, рассердился. И они впервые за полгода после женитьбы по-настоящему поссорились.