Светят окна в ночи

Гаитбаев Наиль Асхатович

Над землей уже повисла августовская ночь, высоко-высоко, в самой глубине неба, мигали искорки звезд, желтыми точками светили редкие огни в деревне.

«Все пришли в клуб», — догадался Камил.

— На этом, дорогие друзья, разрешите считать наш концерт, посвященный замечательным труженикам села с таким поэтическим названием Белые Вечера, оконченным! — донесся до него со сцены торжественный голос Заки Галимовича. Эта сакраментальная фраза, прозванная в филармонии «стоп-машина», всегда вызывала у Камила ощущение расслабленности и облегчения. Но на

этот раз напряжение не спадало, наоборот, пока шла до оскомины знакомая программа, Камил был уверен в себе и как бы защищен, а теперь остался один на один с деревней…

— Ребята, где мы ночуем? — спросил он, заскочив за кулисы после выступления.

— Кажется, остаемся здесь, ты у Заки спроси.

Обычно они успевали выступить в двух-трех деревнях, но пока пробирались к этим самым Белым Вечерам по размокшей дороге, наступили сумерки, второго концерта они теперь дать, конечно, не успели бы, возвращаться по такой темени в город не было даже надежды.

Значит, ночевать тут, в Белых Вечерах.

«Сейчас…» — подумал Камил, и в следующий момент шум и говор повалившего из клуба народа сломал тишину, улица осветилась и ожила. Рокот мотоциклов разбудил воздух. Желтый свет фар просверлил улицу, мазнул по серым домам, застывшим березам. Какой-то лихач сразу рванул на мотоцикле так, что через несколько секунд его было слышно уже с другого конца деревни.

Камил расстегнул воротничок рубашки.

Полная темнота возле крылечка, а ему все кажется, что он стоит на ярко освещенной сцене…

«Так совсем можно свихнуться», — решил Камил и пошел в клуб за кулисы.

— Слушайте, ребята, — начал было он, но тут же все захохотали, показывая на него, и Камил, не понимая, в чем дело, уставился на них.

— Вот он, смотрите, живой и невредимый!

— Заки Галимович уже второй раз собственноручно под сценой прополз, говорит, хотя бы тело найти!

— Да что там Заки, Ляля уже волосы на себе рвет! — с деланным возмущением вступился Лева — бас-гитара из эстрадного ансамбля, а по совместительству баянист-аккомпаниатор Камила при исполнении народных песен. — Мы ее успокаивали-успокаивали, в худшем случае, говорим, какая-нибудь местная красавица выкрала нашего Челентано, завтра утром вернет живым.

— Прекрати трепаться! — неожиданно для себя самого заорал Камил, и все с недоумением на него посмотрели: обычно после концерта подолгу не смолкали и не такие шутки.

Камил это ощутил и не знал, как сгладить невольную резкость: они-то при чем?

— Ребята, здесь ночуем сегодня, что ли? — виноватым тоном спросил он, и все поняли, что сорвался случайно.

— Слушай, ну до чего ж ты любишь поспать! — опять подхватил бас-гитара, как будто не слышал выкрика Камила. — Весь вечер сегодня баиньки просится!

— Ребята, а я сегодня не усну! Посмотрите, какая ночь! — Ляля, отвлекая внимание от Камила, вышла в это время на крыльцо, где он недавно стоял, и откинула голову назад. Она как была в пуантах и гимнастическом трико, так и выскочила в темноту, только чей-то платок набросила на плечи. Ее фигура растаяла в темноте.

Тут появился сам Заки Галимович: маленький и круглый, как бочонок, он стремительно шел по сцене, успевая на ходу поправить футляр саксофона, съехавший вбок у спинки стула, дать распоряжение рабочему сцены и одновременно барабанщику Володьке — единственному своему подневольному, улыбнуться куплетисту и балалаечнику Нурпеисову — зятю директора республиканской филармонии и одновременно с умильной и снисходительной доброжелательностью столичного артиста обнимал незнакомого мужчину средних лет, которому явно жарко было в черном костюме с широким галстуком.

— Девочки, мальчики, — сладко залепетал Заки, быстрыми движениями пухлых рук созывая всех поближе к себе, — прошу минутку внимания. Вот любезнейший наш хозяин, парторг совхоза, Галимзян…

— Хабирахманович, — подсказал парторг и кашлянул.

— …Хабирахманович, — подхватил Заки, как будто и не думал запинаться, а уж отчество уважаемого парторга знал лучше имени своего отца, — приглашает нас пообщаться с нашими дорогими сельскими тружениками, перекусить, отдохнуть… Но напоминаю: чтобы завтра в девять, как штык, у автобуса!

Последние слова Заки произнес визгливо: он хорошо знал своих подопечных.

«Собираться, вы, артисты!» — со вздохом воспроизвел Лева крылатую фразу Заки Галимовича.

Заки оставил Камила ждать Лялю и Гульсум — балет в паре с Лялей, частушки — с Камилом. Девушки тут же побежали переодеваться и, вернувшись, взяли Камила с двух сторон под руки.

— Мы готовы!

Когда вышли на улицу, все сидели в автобусе, становилось прохладно. Тронулись, и парторг показывал водителю, куда сворачивать. Свет фар вырывал из темноты слепые дома и серые березы. Мотор ревел, раскачивало, как при шторме.

Куда мы едем? — с возрастающей тревогой ждал Камил, но спросить не решался: пусть будет все, как будет.

«Люди сейчас переезжают так же часто, как женятся, — любимая шутка Заки. Да и прошло столько лет… С чего ты вдруг взял, что во всей деревне тебя возьмут и приведут именно в тот дом?» — думал Камил, хотя не только в темноте — даже днем ни за что не узнал бы его.

— Ну вот, нам сюда, товарищи артисты, — вздохнул с облегчением парторг и смахнул пот со лба.

«Тракторами и комбайнами ему распоряжаться, наверное, проще, чем артистов устроить», — думал Камил, специально отвлекая себя и оглядывая место ночлега.

Огромный домина с освещенными окнами за палисадником и близко не походил на тот, что Камил пытался восстановить в памяти…

У него отлегло от сердца, и в то же время он словно бы и обманулся в том, в чем был почти уверен…

В доме их ждали: послышались шаги в сенцах, звякнула щеколда, и дверь отворилась.

— Добро пожаловать, гости дорогие, — в открывшийся проем вышел хозяин. Камил оторопел. В глубине души он знал, предчувствовал — это должно произойти, но теперь был ошарашен, что именно так и случилось.