Светят окна в ночи
Шрифт:
Тогда, двадцать лет назад, у него тоже оставалось ровно десять минут, чтобы наконец решиться, и чем лихорадочнее он думал об этом, тем отчетливее понимал, что положение безвыходно. Через десять минут он покинет здание института, перейдет небольшую площадку перед старой ажурной железной оградой, достигнет перекрестка и…
И должен будет повернуть направо или налево.
Налево или направо.
Или — или…
…Ильдар Газизович сразу вспомнил тот перекресток с низенькими деревянными домами и палисадниками — их давно уже стерли белые девятиэтажки, улицы расширены, и все как-то перекромсано вокруг съежившегося здания института, в котором он начинал…
Только вот
Тогда, на том самом перекрестке, ему и нужно было выбирать, куда пойти: налево — к Абдурахмановым, направо — к кинотеатру «Космос», где его ждала Нуралия.
Она была такой молчаливой и неприступно-гордой, что в ее присутствии Ильдар терялся и не мог преодолеть оцепенения, обручем стягивавшего обычную его легкость и простоту в обращении с девушками. Только и был способен незаметно, часами смотреть на ее освещенное сбоку лицо за стойкой и скользить глазами по строчкам книги. Сосредоточиться, понять, что в них написано, в ее присутствии было невозможно. За три месяца — с тех пор как Нуралия появилась в областной научной библиотеке — она, конечно, заметила эти взгляды и прекрасно знала его, приходившего каждый день к семи часам вечера, как на работу. Но ни разу не ответила на них, только изредка поднимала голову, осматривала полупустой читальный зал и снова углублялась в библиографические карточки на столе, как будто не было на свете занятия важней и интересней. Все попытки заговорить с ней, которые Ильдар обдумывал, вместо того чтобы конспектировать нудные страницы, рассыпались с самого начала от ее ровного, спокойного внимания и предупредительности: вот интересующие вас статьи в последнем номере, вот новинки книг, поступивших в библиотеку…
Часто он ждал — уже на улице, — когда погаснет свет на втором этаже в высоких окнах с закругленным верхом, и каждый раз неподвижно замирал в тени беседки, наблюдая, как легко она спускается по ступенькам и идет по узкой тропинке между двумя рядами срезанной акации. Мгновенно наступавшее оцепенение лишало его способности не только окликнуть, но даже шевельнуть рукой ей вослед.
По понедельникам он в читальный зал не ходил: по понедельникам, он знал, у нее выходной.
В то самое памятное воскресенье у него было машинное время, надо было просчитать программу. Для аспирантов институт брал у вычислительного центра самые дешевые — ночные да воскресные — часы. С утра он просидел за дисплеем и прибежал в библиотеку за несколько минут до закрытия, хоть это было бессмысленно: даже книжки не успевал выписать. Но по тому, как тревожно и резко Нуралия подняла голову на звук открывшейся двери, ему сразу стало ясно, что она ждала его, и, уже не останавливаясь, Ильдар подошел и сказал, даже не поздоровавшись, — как будто все остальные ступени сближения были ими обоими уже давно пройдены за бесконечные часы молчаливого общения в этом зале:
— Завтра в семь вечера я буду ждать вас возле «Космоса»…
Нуралия подняла глаза и несколько мгновений смотрела на него — только теперь Ильдар пришел в себя, и ему показалось, что она сейчас скажет: «Такой книги у нас нет» — или что-нибудь в этом роде — обычную библиографическую справку — спокойным, доброжелательным тоном. Но взгляд ее замер слишком надолго, и, не отводя его, Нуралия тихо качнула головой:
— Хорошо…
Юлдашев резко встал из-за стола, взял плащ и шляпу из скрытого в стене гардероба и грузно пошел по ковровой дорожке через приемную.
Ему хотелось как можно скорее вырваться на улицу.
— Домой? — повернул голову водитель Равиль, обеспокоенный, хоть и старался не подавать виду, тем, что шеф вышел чуть пораньше: такое случалось редко и обычно сулило поездку куда-нибудь по делу.
Юлдашев утвердительно кивнул головой и сжался на заднем сиденье. Он привык ездить на этом месте, но сейчас не хотелось, чтобы кто-то, даже такой доверенный человек, как Равиль, мог видеть его лицо в широком зеркальце, и отвернулся к окну, вглядываясь в мокрую темень…
Той ночью перед свиданием он физически ощущал, как медленно текут секунды, и — как только представлял, сколько их осталось до завтрашнего вечера, — мучился: вытерпеть до конца ему казалось невозможным. Долго не мог заснуть, крутился на скрипучей кровати в маленькой комнатке аспирантского общежития почти до самого утра.
Днем в институте Ильдар ходил из угла в угол, совершенно не в состоянии чем-либо заняться, и — странное дело — чем ближе подходило время встречи с Нуралией, тем тягостнее было ожидание. Он едва дотерпел до обеда, перехватил в маленькой институтской столовой первое, что попало под руку, а когда вернулся в лабораторию, узнал, что в его отсутствие заглядывала секретарша директора: Ильдара вызывал Абдурахманов.
Это для всех остальных сотрудников и аспирантов вызов к директору ничего хорошего не сулил, а для Ильдара, не один вечер просидевшего в обширном кабинете своего научного руководителя и соавтора многих работ, было делом обычным.
Наиль Айратович встретил его возле двери в необычном возбуждении, потирая от нетерпения руки. Таким Ильдар его ни разу не видел.
— Ну, дружок, выше голову! — в глазах шефа сверкали веселые искорки. — Из Москвы гость пожаловал. От него твоя судьба зависит. И мы ее с тобой не упустим, а?
Тогда работа над диссертацией у Ильдара была в самом разгаре, оставалось только провести эксперимент, подтверждавший гипотезу, уже теоретически описанную и доказанную. И вдруг — как гром средь бела дня — публикация по точно такой же теме научного сотрудника с Украины. Киевский институт, где тот работал, был в министерстве головным, конкурировать с их базой и возможностями было трудно, да и соперник — уже кандидат наук с именем… В общем, насмарку шли полтора года жизни, да и дальнейшее под вопросом: менять тему диссертации, все начинать сначала… Наиль Айратович подсуетился, пустил в ход свое влияние и обаяние и пригласил инспектора из министерства, от которого зависело практически все: на два идентичных эксперимента никто не раскошелится, надо выбирать, где проводить — в Казани или в Киеве…
— Этот человек нам очень нужен, — Ильдара всегда поражала способность шефа не тратить впустую ни одной минуты, ни одного слова, даже улыбки, тем более возиться зря с бесполезными людьми. Тогда Наиль Айратович был взволнован, как охотник, уже не сомневающийся, что загнанному зверю некуда деваться, — он уедет отсюда с полной уверенностью, что киевлянам до нас далеко. И тогда эксперимент — наш…
Решительный поступок директора института не только спасал диссертацию, но и открывал будущее, давая резкий толчок развитию принципиально новой идее в цветной металлургии — теперь Ильдар Газизович, руководитель крупнейшего в отрасли научно-производственного объединения — мог сказать об этом самому себе без бахвальства. А Абдурахманов понимал, предчувствовал это и тогда, двадцать лет назад, потому и волновался так за какого-то аспиранта — их у него было много…
Ильдар выскочил из директорского кабинета, обрадованный настолько, что с ходу расцеловал секретаршу, и только в тот момент, когда уже летел по коридору сообщить своим в лаборатории — хотя Наиль Айратович строго-настрого даже заикнуться кому-нибудь запретил, — его как будто окатили холодной водой.
«Такой вопрос надо обговаривать в непринужденной обстановке — сегодня в семь у меня дома. Ты должен, — шеф сделал упор на это слово, — гостю понравиться, понимаешь? От этого зависит все…»