Светят окна в ночи

Гаитбаев Наиль Асхатович

Ляля и Гульсум поздоровались, прошли в сени, и на какое-то мгновение у Камила мелькнуло желание шагнуть в сторону, в темноту рядом с крыльцом. Но все уже были в доме, а перед ним стоял Ягафар-агай [1] .

Отец Гульбики.

Последней надеждой, легким ветерком промелькнула мысль: «А может, он не узнал меня?»

— Здравствуй, Камил. Здравствуй, кеяу [2] , — услышав его чистый, звонкий голос, Камил выпрямился и глянул в глаза бывшему тестю. Это было самое трудное — услышать первые обращенные

к нему слова. И тяжесть, нараставшая в нем весь день, разом снялась.

1

Агай (башк.) — уважительное обращение к старшему мужчине.

2

Кеяу (башк.) — зять, муж дочери.

— Здравствуйте, — отозвался Камил, — здравствуйте, Ягафар-агай.

— А ты изменился, — Ягафар-агай, чуть отступив, обвел Камила взглядом с ног до головы. Улыбнулся и похлопал Камила по плечу, — повзрослел.

— Скорее состарился, — так же открыто и твердо поправил Камил.

— Не подгоняй старость, она сама прискачет. Ну, ладно, давай зайдем.

Гости разбрелись по комнатам. Ляля и Гульсум уже сидели за столом, и в глазах у них было и беспокойство — где так он долго? — и смущение — ничего, что сразу же за стол?

Камил улыбнулся им и кивнул: все хорошо, а сам незаметно осматривал комнату, как будто, помимо своей воли, что-то хотел и боялся увидеть.

В этот момент из кухни вышла мать Гульбики.

Он встретился с ней взглядом — глаза грустные, в сетке морщинок, — как будто не изменились с тех пор, только добавилось седины на висках.

— Здравствуйте… — Он вдруг понял, что забыл ее имя. Но даже это не могло смутить его теперь, и так же твердо, спокойно, не прячась ни от кого, Камил сказал: — Вот забыл ваше имя, апай… [3]

3

Апай (башк.) — обращение к женщине старшего возраста.

— Имя человек сердцем помнит, — тихо сказала она и пошла к столу с чаем в руках.

Камил сел на приготовленное ему место и начал пить горячий чай из пиалы, почти не чувствуя вкуса. Ляля и Гульсум то ли не расслышали, что сказала мать Гульбики, то ли не поняли ничего. Остальные осматривали домотканый ковер.

— Какой замечательный новый дом вы поставили, — сказал Камил, и Ягафар-агай облегченно вздохнул: тишина, установившаяся после слов жены, его тяготила.

— Да, решил вот построить, пока силы есть. Да и сын из армии возвращается. Нам-то что… Мы могли бы в старом смерти дождаться. А этого еще и внукам хватит.

Наконец все уселись за большой стол.

— Вы нам тут целое угощение приготовили, — улыбнулся Камил, вкладывая в эти слова всю теплоту и благодарность за такую встречу.

Ягафар-агай обрадовался:

— Да что ты, не такое уж и угощение, простой ужин.

Здесь, за столом, в присутствии гостей, он изменился, как будто вспомнил, что Камил не его бывший зять, с которым можно запросто, а артист…

Мать Гульбики тоже засуетилась вместе с мужем.

— Кушайте, кушайте, — без нужды пододвигала она блюда.

— После такого концерта проголодались, наверное, товарищи артисты, да и устали, — парторг по просьбе Ягафара-агая остался и пытался начать беседу. — В гостях, бывает, разок спляшешь, потом неделю ноги болят.

Здесь, со своими, официальность его чуть растаяла, и по тому, как он незаметно подсказывал Ягафару-агаю, когда наливать, Камилу было ясно, что люди в деревне его уважают и слушаются. Вот только галстук ослабить он так и не решился: все-таки гости из области.

— Давайте, дорогие товарищи, за хороший, даже замечательный концерт, — предложил он и чокнулся с девушками, с той же старательной осторожностью прикасаясь к их рюмкам, с какой помогал им перебираться через глубокие колеи на дороге возле дома.

Камил поднял наполненную рюмку и вдруг вспомнил, что точно так же — до краев — ему наливал Ягафар-агай, когда он приезжал в Белые Вечера с Гульбикой. Прошло столько лет, а у этих людей даже манера потчевать гостей не изменилась — и от неясной тоски Камилу ничего не оставалось, как только выпить рюмку до дна.

Ляля вопросительно посмотрела на него, Камил перехватил ее взгляд, грустно кивнул, успокаивая: все будет нормально.

Гости заметно оживились, замелькали над столом руки, все набросились на еду, будто трое суток не ели.

Второй тост всегда за Заки Галимовичем. Он дождался, когда за столом установится тишина, и, высоко закинув голову, начал декламировать:

Нет, не покину, Музы, алтарь ваш… Истинной жизни нет без искусства, —

говорили древние…

Камил видел, что такое начало тоста особенно понравилось парторгу.

— …поэтому мы, скромные служители этого величайшего создания человеческого гения, отдаем все силы его процветанию. Мы посвящаем его вам, — Заки повысил голос до патетической ноты, и все замерли, только худой Лева продолжал жевать: накормить досыта его было невозможно, — наши дорогие сельские труженики. Вам — наш труд, вам — наше вдохновение! — выбрасывал вперед руку Заки, и Камилу было стыдно перед парторгом, перед Ягафаром-агаем.

«Змея в сиропе», — вспомнил он прозвище замдиректора областной филармонии, а по совместительству — руководителя концертной бригады, конферансье и автора слов песен, которые с «огромным успехом встречают труженики села». Так местная печать обычно пишет о творениях «талантливого и самобытного художника слова». Почему Заки любит именно так называть себя в этих заметках, понятно.

…Парторг стянул наконец книзу узел широчайшего галстука, и сразу все в нем как-то пришло в норму.

Раскрасневшаяся хозяйка подносила к столу все новые и новые блюда. Девушки взмолились: после такого ужина завтра не смогут выступать.

— Завтра он вас так, девушки, растрясет, — Лева оторвался от ножки курицы и показал головой на шофера. — что по сцене будете летать как пушинки.

— Ничего, ничего, вам силы нужны, — парторг осмелился притронуться к плечу Гульсум: видимо, ему хотелось удостовериться, что артисты тоже живые люди, как и все остальные, из того же теста. — Честно говоря, дочки, сердце у меня сжимается, когда на вас смотрю. Ну, понятно, балет этот есть балет, но в чем у вас душа держится?

И такое неподдельное изумление и душевная доброта были в этих словах, что Ляля и Гульсум улыбнулись.