Светят окна в ночи
Шрифт:
Вытянув длинные ноги, он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. И в то же мгновение звякнул телефон. Гумер, чертыхнувшись, поднял трубку.
— Не знаешь? — спросил чей-то насмешливый голос, и он с трудом узнал в нем своего напарника по комнате в общежитии. — Сафаров-то снова на коне! Так что располагайся в цехе основательно. До конца года! Суши сухари, в общем, как любил говорить наш старшина.
— Он с ума сошел! — только и смог сказать Гумер.
— Не скажи! Я лично ему даже похлопал. Глаз у него ватерпас.
— А что главный механик?
— Он его математикой придавил. Ты бы видел,
— А ты чего радуешься? — угрюмо спросил Гумер. — Не думаешь, чем все это кончится?
— Бо-ольшой премией — всем! — дурашливо протянул напарник. — И орденом Сафарову. Он уже дырку на пиджаке, думаю, просверлил… Завидуешь, да? Обижаешься?
— Пошел ты! — ругнулся Гумер и бросил трубку.
Нет, не завидовал он Сафарову. И обижаться ему не на что было: главный инженер весь последний месяц из цеха не вылазил, стоял над душой, во все мелочи вникал, и немало дельных советов от него услышали, корячась над очередной поломкой.
Однажды попросил увеличить обороты барабана. Гумер возразил, и они поссорились. Конечно, Сафаров на своем настоял — где молодому механику было тягаться с главным инженером фабрики, за которым и авторитет должности, и слава талантливого инженера.
Как же он тогда не догадался, что это не просто очередная блажь начальника, а проверка замысла? Простая, как валенок, мысль, а ведь не пришла ему, Гумеру, в голову, не пришла!
А вот почему не пришла — вопрос особый. Можно, конечно, сказать себе, что уступаешь ты по всем статьям Сафарову: и знаний у него поболее, и должность повыше, и опыт несравненно побогаче. Четыре года разницы как-никак. Но будет ли это полной правдой?
Не хотелось Гумеру признаваться в том, что он давно уже понял, ощущая исходящую от Сафарова тяжелую, неуступчивую энергию. Не заражающую, а, наоборот, ломающую что-то внутри тебя. Они были как две разнозаряженные частицы, которые и могли существовать самостоятельно лишь вне общего поля, поскольку их сближение означало бы не слияние, а поглощение одного другим: Гумера Сафаровым, а не наоборот!
В этом сомнений никаких не оставалось. Думать о себе так — удовольствие небольшое, и Гумер опять уклонился от окончательного приговора собственной персоне.
Он набрал номер квартирного телефона главного механика.
— Да? — голос был недовольный.
Гумер, извинившись за поздний звонок, прямо спросил, что тот думает об идее Сафарова и как мог согласиться с ней, зная ситуацию в сушильном цехе лучше, чем кто-либо из других руководителей фабрики.
— Умный ты… — сказал главный механик отрывисто и, как всегда, непонятно, то ли спрашивает он, то ли утверждает.
— Но… — начал Гумер. Однако главный механик тяжело подышал в трубку и перебил его:
— Ты — умный, а я старый. Мне через месяц на пенсию. Понял?
И положил трубку, не прощаясь.
Гумер покрутил головой и уставился на телефон. Вот это новость! Если уж такого человека сломали, значит, силен Сафаров, в самом деле — силен! Или загипнотизировал он всех? Неужели не понимают там, наверху, чем эта авантюра кончится? Неужто и вправду не видят, какую игру затеял главный инженер в погоне за славой? Додумать ему снова не дал телефонный звонок.
— Ты жив или мне заявить в милицию, что ты пропал без вести? — спросил игривый женский голос.
— Жив… — ответил Гумер резче, чем хотел.
— Ты там не влюбился в кого-нибудь? — засмеялась Зифа. — Когда был в последний раз в своем общежитии?
— Неделю назад.
— Ты не хочешь со мной разговаривать?
Зифа спросила, не меняя тона, но Гумер понял, что она обиделась.
— Извини, Зифа. Тут у нас заваруха такая. Устал. Но я рад, что ты позвонила.
— Ладно, замнем… Что ты делаешь сейчас?
— Сижу.
— Думаешь?
— Думаю.
— А о чем?
— Обо всем.
— И обо мне?
— И о тебе, — соврал Гумер.
Зифа засмеялась:
— Ты не умеешь врать.
— А как ты догадалась?
— Чувствую… Хочешь, я к тебе приеду?
— Хочу, но это невозможно.
— Почему?
— Потому что сейчас я пойду в цех и буду ремонтировать второй агрегат. Кстати, который час? Я уронил свои часы, и они встали.
— Половина двенадцатого… Слушай, Гумер, а зачем тебе все это надо?
— Что — все это?
— Ну, железки твои. Ночи в цехе. Грязь, пыль, неприятности…
— Это моя работа.
— А жизнь — когда? Она же проходит, Гумер.
— Но вместе с нами, Зифа.
— Что вместе с нами?
— Жизнь, о которой ты говоришь.
— Я не о том…
— И я не о том.
— Вот видишь! — сказала она грустно и замолчала. Он слушал ее тихое дыхание и не знал, о чем говорить дальше. Почему-то вдруг вспомнился холм, куда он часто забирался, отдыхая от работы и людей.
Оттуда хорошо проглядывались и фабрика, и город за ней — цепочка огней вдоль улиц, ярко освещенные окна домов… А над головой шумят листвой старые тополя — шепчутся друг с другом на неведомом языке, равнодушные к трудной, суетливой, беспокойной жизни людей, занятых своенравными железками. Что им, тополям, бездушные молохи, без которых уже не может существовать человек, платя жизнью своей за их прожорливое существование на земле?
— Гумер…
— Да?
— Я не плакала, не думай…
— Я знаю.
— Ты хоть бы соврал мне! — упрекнула Зифа. — Неужели так трудно?
— Нет, но я не хочу.
— Почему?
— Стоит только начать: потом не остановишься.
— А ты разве всегда говоришь правду?
— Я стараюсь не врать, — чуть подумав, уточнил Гумер. Он вспомнил, как вчера сорвался с катушек и наорал на главного механика, который ни в чем его не упрекнул, а просто стоял и хмурился рядом. Может, потому и наорал, что не смог ему в глаза смотреть из-за этой дурацкой аварии на втором агрегате. Главный механик выслушал его внимательно, как будто Гумер дельное что-то говорил, а не захлебывался яростными словами о запчастях и нехватающих слесарях. Потом главный механик позвонил на ремонтный завод и стал ругаться с кем-то, повторяя упреки Гумера, и уже было смешно и стыдно слышать их, потому что там, на ремонтном, работали такие же замотанные люди, и от них так же мало зависело что-то, как и от них, механиков. Когда уставал металл, он ломался, изнашивался механизм — он останавливался. Вот и все. Это не люди, которые и уставали, и изнашивались, и все равно должны были и не ломаться, и не останавливаться. И не валить свою вину на других…