Свидание у Сциллы
Шрифт:
Скандал с журналом произвел впечатление на других пансионеров. Я пользовался авторитетом и уважением. Меня оставили в покое. Между мной и администрацией сохранялась дистанция, моего поступка не поняли и отнесли его в разряд нетипичного. Нормальное хулиганство ограничивалось пожаром в туалете, кражей вина из подвала, отключением электричества. Но журнал? И что хотели сказать названием «Перед гибелью»? Я заслужил такое отношение и с удовольствием принял его, ценя защищавшую меня тишину.
Сдав экзамен на бакалавра, я встал на правильный путь. Когда-то я обещал сжечь свою кровать, книги, сбросить гнет
Перед выходом мне передали письмо от Клауса. Отвечая на мои послания, он писал: «Все ужасно. Самое главное – никогда не уступай. Присоединяйся ко мне. Я задумал авантюру: создать журнал настоящий, как ты говоришь». Я почувствовал себя маленьким и ничтожным перед ним. С какой честью Клаус вышел из положения, а я остался ничем.
– Да. Так, я думаю. В 1971–1972 годах журнал выходил недолго, месяцев шесть, возможно. Название журнала?
Я очнулся от воспоминаний. Ребекка повернулась ко мне. Она просила о помощи. У Калин Семье еще были вопросы. Я ответил:
– Журнал назывался «Все ужасно».
Ребекка поблагодарила меня грустным взглядом. Я оставил их и вернулся к Клаусу.
В своем письме он назначал мне встречу, чтобы поговорить об авантюре. Я ухватился за подвернувшийся случай и видел в этом средство доказать, что меня не прельщает заурядная жизнь. Он ждал меня на платформе вокзала в Версале. Я представлял себе Клауса, почерневшего от загара на деревенском воздухе. Неправдоподобная истории, рассказанная кюре, который учил меня греческому языку, наводила на мысли о сельских работах, природе, полуденной жаре… Клаус был так же бледен, как и в Алансоне. Осунувшееся лицо и отросшие волосы шли ему. Он щурил голубые глаза на июньском солнце, потому что больше не носил своих ужасных очков. Эти изменения я отнес за счет работ, о которых рассказывал кюре. Клаус расхохотался.
– Я был в Каире и вкалывал шесть месяцев в подпольном ателье на углу улицы Абукир!
Он жил у негров, но компенсировал это, записавшись в нашу школу на экзамены для получения звания бакалавра.
– Твои родители ничего тебе не сказали?
– Единственная глупость, которую они мне не простят, это смерть. У них только я и есть.
И тут же захохотал – это его обычная манера избегать вопросов. Снова он отбросил прошлое и ринулся в будущее. Я взял его за плечи.
– Почему ты не ответил на мои письма?
Клаус мягко высвободился.
– А как бы ты поступил? Поехал со мной, делал бы то же самое? У тебя не хватило бы смелости, и ты возненавидел бы меня. Я потерял бы друга Матиаса Скриба. Пошли!
Журнал родился 24 октября, но до этого мы вкалывали. Сначала в национальном банке, где Клаус откопал тупую работенку сортировать чеки и раскладывать их перед тем, как они благополучно исчезали в отделе под названием «Компенсационная палата». В этой святая святых банка служащие огромного финансового учреждения работали до шестнадцати часов. Сличая чеки, каждый кредитовал
Удивительный отдел познал успех. Летние цифры не снижались, в чем состояла заслуга Клауса. Иногда ему приходила мысль уничтожить один из чеков. Он выбирал чек какой-нибудь женщины, сначала воображал ее одну, потом в окружении ребятишек, которых она не может прокормить. Женщина согнулась под тяжестью забот, а Клаус ей помогал: он рвал чек. В банке возникли подозрения.
– Никаких доказательств, никакой опасности! – орал Клаус, поднимаясь по лестнице дома на улице Сен-Поль, где обитала Аннабель, приютившая нас девушка.
Аннабель работала на радио под названием «Периферическое». Она была ассистентом ведущего, а тот всю ночь запускал записи рок-н-ролла, как минимум на полчаса без перерыва. Я предположил, что ведущий пользуется записями, чтобы в это время заниматься любовью с Аннабель. Клаус усмехнулся, он не был ревнив, а я был влюблен. Каждый вечер, когда она уходила на работу, я просил поставить диск для меня и старался не опростоволоситься в выборе: Les Doors, например. Аннабель гладила меня по голове, обнимала Клауса и уходила. Ночью я включал радио и ждал Les Doors. Я не слушал Клауса, который использовал немногие свободные часы, остающиеся от службы в банке, для работы над проектом «Все ужасно». Клаус задал мне вопрос, прожевывая кусок ветчины с хлебом. Я не расслышал и просил повторить. Он рассердился, вырубил радио и разразился упреками.
Оставив банк, мы отправились в деревню. Журнал требовал средств. Нет более тяжелой работы, чем работа на земле. Мы жили среди сомнительных типов, у которых днем были в руках садовые ножницы, а ночью – ножи. Спали в таких местах, что в кошмарном сне не приснится. В конце сентября я умолил Клауса уехать, и он согласился. Мы решили вернуться в Париж. Автостопом мы ехали бы три дня под дождем. Между нами росло напряжение, возникшее на пустом месте. При этом три дня – долгий срок. Клаус согласился отправиться на поезде. В пути все шло хорошо, и единственный спор закончился моей победой.
Я надеялся, что по прибытии в Париж все уладится. Уютное гнездышко Аннабель устранит все недоразумения. Но я ошибся. Атмосфера ухудшилась. Клаус работал над журналом и приводил в порядок наши небольшие сбережения. Ничего не разрешал истратить: ни на кино, ни на стаканчик в баре. Все подсчитывал. Жизнь, которую предлагал мне Клаус, совершенно отличалась от той, какой я представлял себе ее. Авантюра приобретала горький вкус. Разногласия сказывались во всем. Макеты, темы… Я пытался найти хоть один промах.
– А продажа, Клаус Хентц? Ты придумал, как продавать свой журнал?
Он задумал распространять журнал в сочувствующей среде: в университетах, в школах, в модных барах. Клаус рассчитывал на три миллиона читателей, что вполне достаточно для выживания, и он добьется этого. Клаус внимательно и грустно посмотрел на меня.
– По-моему, ты, Матиас, хочешь быть не тем, кто ты есть. Журнал пугает тебя, всякий вызов беспокоит. Ты расположен к обыкновенному, хотя и противишься этому. В глубине души ты мечтаешь о спокойной жизни. Время от времени открываешь рот, но стремишься избегать неприятностей.