Свидетель или история поиска
Шрифт:
Полные надежды, мы вошли в кафе, где нас в замешательстве встретил хозяин, явно о нас забывший. Однако он с уверенностью заявил, что все остальные путешественники уже пообедали, а наш обед будет готов через минуту. Мы вошли в столовую, где нас ожидали двенадцать стаканов теплой воды с утонувшими там насекомыми, двенадцать кусочков хлеба и двенадцать тарелок с различно изогнутыми, но одинаково отвратительного вида цыплячьими шейками.
Нам довелось испытать еще много таких приключений, и мы научились любить греков, особенно крестьян, гостеприимных, честных, полных жизни и юмора.
Прошли осень и зима 1926 года, спор с Джоном де Кэем закончился возвращением его агента в Америку. Весной 1926 года я начал уже по-настоящему впадать в отчаяние,
Для грека Нико был слишком высок, статен, с величественными усами и сверкающими темными глазами. Он хорошо владел английским и мог часами рассказывать бесконечные истории, большинство из которых были правдивыми, о собственном героизме и роли, сыгранной им в победе союзников. Он являлся яростным приверженцем Венизелоса. Несмотря на постоянное бравирование, он вызывал доверие и симпатию, но, родившись не в свое время, после войны он почти не находил выхода своему стремлению к приключениям.
К нам в дом в Афинах Нико заявился, окутанный обычным покровом таинственности, и, оттягивая развязку до последнего момента, наконец предъявил нам добрых полдюжины документов о владении землями, входящими в цивильный лист Оттоманской Империи, должным образом сертифицированные земельной конторой в Кавалле. Он предложил себя в качестве моего агента и обязался достать все документы, если я снабжу его перечнем его полномочий. Я не намеревался предпринимать подобных шагов до получения «принципиального» признания наших прав, над чем сейчас работал Аристиди. Вознаграждение за работу Нико запросил самое скромное, заметив, что решил осесть на постоянном месте и надеется стать управляющим нашей недвижимости, если мы сочтем его услуги стоящими.
Я посоветовался с Аристиди и, хотя тот и был поражен тем, что я осмелился найти в ком-то, помимо него, преданного союзника, он все же не смог отрицать ценности документов, устанавливающих право собственности, особенно учитывая то, что оригиналы хранились не очень тщательно и могли были быть в любой момент утеряны или уничтожены. Он обратил внимание на тот факт, что, несмотря на конфискацию собственности Абдула Хамида Младо-Турками, ни одно из прав владений не было передано турецкому правительству или Греции как стране-победителю.
Исчезла всякая необходимость сидеть в Афинах и дожидаться следующего шага Аристиди. Я предпринял несколько путешествий в Македонию и Трэйс для исследований местных возможностей. Во всех поездках меня сопровождала жена, находившая все новые сюжеты для своих работ.
Однажды мы отправились к горе Голема-Река к юго-западу от Салоников. В переводе с болгарского название горы означает «огромная расселина». В этот район редко наведываются приезжие, да и греки тоже, так как в нем нет ничего, представляющего исторический или археологический интерес, и он находится вдали от главных дорог. Мы остановились в болгарской деревушке, похоже, совершенно незатронутой политическими и экономическими изменениями окружающего мира. Крестьяне говорили по-болгарски, некоторые из стариков знали турецкий, и никто и не подозревал, что Оттоманская Империя прекратила свое существование. Женщины пряли за станками вековой давности. Наиболее живо нам запомнилась встреча на обратном пути, когда мы, верхом на мулах, спускались с очень крутого склона. Вверх по тропинке поднималась болгарка, неся на спине связку хвороста примерно с нее весом, погоняя стадо коз и одновременно наматывая пряжу на ручное веретено. Весь ее вид внушал ощущение равновесия и уверенности, каждая жилка ее тела гармонично вписывалась в движение рук и ног, и, казалось, что стадо направляют только ее глаза. Лишь двадцать лет спустя, в глухой деревушке Базуто в Восточной Трансильвании я еще раз столкнулся с проявлениями естественных сил человеческого тела. Ни танцор, ни атлет, ни акробат не смогли бы достичь такого совершенного равновесия. Мы потеряли чувство физического совершенства как часть нелегкой платы за цивилизацию. Посадите эту женщину на любое современное механическое средство передвижения или даже на сиденье новомодного унитаза, и она лишится того чувства равновесия, которое позволяет ей идти с охапкой хвороста весом в сотню фунтов вверх по крутой тропинке, аккуратно наматывая шерстяную нитку на веретено, даже не глядя в ту сторону.
Несмотря на эти поездки, напряженное ожидание скверно действовало на меня. По натуре я был столь нетерпелив, что любая задержка казалась мне бесконечной. С годами я совершенно изменился, поэтому сейчас мне трудно восстановить то чувство нервного напряжения, с которым я дважды или трижды в неделю отправлялся на вечерние совещания с Аристиди в его богато обставленную виллу в Кифиссии. Но я помню, как однажды сорвался и как-то раз, возвращаясь вечером с женой в Афины, начал вопить, а когда жена попыталась меня успокоить, обернулся и ударил ее кулаком.
Мы оба были поражены: с тех, пор, как мы познакомились, мы даже ни разу не поссорились. Я понял, что сорвался, и согласился на предложение жены уехать из города недели на две. Приближалась Пасха 1926 года, годовщина нашего пребывания в Греции. На Пасху мы отправились в Мегаспелион, в Аркадии. Железная дорога из Платоноса в Калавриту в Коринфском заливе проходит через изумительные места с прекрасными пейзажами, воздействие которых подобно водам Леты, и через двадцать четыре часа я позабыл все свои тревоги. Пасху мы провели в монастыре в Мегаспелионе, вокруг которого ходили скандальные истории об амурных связях местных монахов с девушками из окрестных деревень. Мегаспелион считался обладателем чудотворной иконы Божьей Матери, написанной Святым Лукой.
Еще помню, как мы стояли над местом битвы в Микенах, глядя на восток вдоль равнины. Подлинность греческих легенд не исчезла в веках. Я видел, как возвращается Агамемнон со своими измученными соратниками, и чувствовал бурные эмоции Клитемнестры гораздо более живо, чем это представлено в трагедии Эсхила. В Греции я впервые начал осознавать, что прошлое бессмертно. Я понял, что история — это нечто большее, чем просто факт, и недостаточно разума, чтобы постичь ее.
Мы вернулись в Афины, и я решил прекратить бесполезные встречи, на которых я пытался убедить Аристиди действовать, и посвятить себя изучению греческой античности. Я вновь обратился к Афинскому Акрополю. Я хотел понять, как могло было быть создано подобное произведение искусства. Могу сказать, что камень за камнем я изучил весь Акрополь. Я съездил на гору Пентеликон и собственными глазами увидел, как откалывались куски камня, многие из которых все еще лежат у подножья горы. Я разобрался в способе скрепления камней железом и свинцом и изумился той невероятной точности, с которой каждый камень укладывался на свое место. Сравнивая Парфенон с другими греческими зданиями, я убедился, что его создатели владели секретами, потерянными уже в следующем поколении.
Не меньшее впечатление произвели на меня древние скульптуры, недавно обнаруженные под фундаментом доперикловского здания к востоку от Парфенона. При сравнении этих статуй с произведениями периода классицизма мне казалось, что я наблюдаю огромное изменение, которое невозможно объяснить просто сменой стиля. Как переход от Солона к Периклу, от Гесиода к Еврипиду нельзя свести только к фактам, так и изменения в искусстве Греции слишком грандиозны и чересчур стремительны, чтобы быть объяснимыми простым ходом развития.