Свидетель или история поиска
Шрифт:
Часом позже, когда представители союзников покинули главный штаб, меня вызвали в личный кабинет главнокомандующего, а не в большой конференц-зал, отобранный у турков. Генерал Милн находился там вместе с шефом военной разведки, столь высокопоставленным штабным офицером, что я даже не подозревал о его существовании. Мне приказали сесть и изложить собственную версию происшедшего. Осмелев под благожелательным взглядом генерала Милна, я заговорил о своей уверенности в искреннем желании турецкой армии расположить к себе британцев и окончательно расторгнуть союз с немцами. Шеф разведки задал несколько вопросов об офицерах, которых я, по счастью, хорошо знал. Главнокомандующий молча слушал и вдруг перебил меня своим знаменитым грубым голосом: «Мне нужно отправиться в Смирну. Нужно как-то разобраться в этой заварухе между греками и турками. Поедете со мной в качестве моего личного
Я молча согласился, до глубины души растроганный его добротой. Ни слова не было сказано о военном ведомстве, но я уверен, что в глубине души главнокомандующий был раздосадован тем, как французы сделали из мухи слона. Кроме того, даже я знал, что на его добрых отношениях с генералом Франшетом де Эспереем эта история никак не отразилась. Французский главнокомандующий подарил Костантинополю госпиталь, носящий его имя, и делал все возможное, чтобы как можно выше поднять престиж Франции над остальными союзниками. Французы позволили туркам оставить на Силиции большое количество военной амуниции, подлежащей уничтожению, надеясь таким образом повлиять на спор о границах. По сравнению со всем этим мои уроки английского выглядели совсем безобидно.
В то время я едва догадывался о разногласиях между союзниками и даже между различными службами, разведывательной, военной и военно-морской и самими правительствами. Мир вокруг меня, казавшийся непостижимой мечтой, оказывался миром тщеславия и властолюбия. Посаженные семена были взяты из пакетика с надписью «Мир», но в действительности были семенами непримиримой вражды.
Неожиданный поворот судьбы, забросивший меня в Смирну, казался не более реальным, чем все остальное. Я надеялся привезти в Турцию жену, как только союзные правительства решат, что в ней стало безопасно для женщин. Смирнская миссия так взволновала меня, что я забыл обо всем на свете. Я был переводчиком главнокомандующего на всех его встречах. Он не говорил или не хотел говорить по-французски, и я переводил и на турецкий, и — на французский. Должен сказать, я не был обычным переводчиком. Я глубоко осознавал языковые различия между азиатами и европейцами. Переводчик, который использует только неопределенную форму, может создать впечатление положительного утверждения и вызвать серьезное непонимание.
Будучи личным переводчиком вначале генерала Милна, а затем генерала Хара, я постепенно увидел новую сторону человеческой жизни. Так случилось, что за период между 1919 и 1921 годами я познакомился с несколькими знаменитостями и обнаружил, что ими движут те же тривиальные побуждения, что и обычными людьми. Природа человека везде одинакова; не изменяется она, и если человек очень умен или удачлив в глазах других. Она все та же даже у искренних патриотов и гуманистов.
В Смирне я впервые встретил действительно умного политика. Мистер Стергиадис, верховный греческий комиссар, близкий друг мистера Венизелоса, несомненно лучший, кто мог бы добиться аннексации западных провинций Анатолии — осуществить мечту Мегали Хелласа. Греки, несомненно, вели себя не лучшим образом. Они глубоко проникли внутрь страны и спровоцировали турецкое сопротивление множеством мелких инцидентов. Почти каждый день мы собирались и выслушивали объяснения мистера Стергиадиса по поводу той или иной провокации. Я не мог не восхищаться изяществом, с которым он поворачивал обсуждение в нужную ему сторону. Иногда он не умолкал в течение получаса, пока наконец его слушатели, превосходные солдаты, не слишком искушенные в дипломатии, начисто ни забывали о собственном вопросе. Порой я прерывал свой перевод для турецкого представителя, чтобы напомнить генералу Милну о реальной проблеме на повестке дня, и он набрасывался на нее, как бульдог. Но от самого начала и до самого конца Стергиадис не произносил ни звука, могущего повредить его стране в глазах верховного военного консула. В то время как остальные, пытаясь докопаться до истины, приводили аргументы и контраргументы, Стергиадис осознавал, какой рапорт о происходящем прочтут в Париже. Но даже на первый взгляд становилось ясно, что мистер Стергиадес был рабом общих слабостей человеческой расы, столь же тщеславным, полным страха и желания власти, которые движут всеми людьми, великими или ничтожными. Вопрос, почему люди такие, начинал возникать во мне, но я был слишком занят, чтобы дожидаться ответа.
В Смирне мои обязанности не сводились только к переводам. Мне приходилось анализировать донесения разведки о положении дел в Анатолии. Здесь я добился успеха и приобрел репутацию офицера разведки и был неоднократно упомянут в депешах главнокомандующего. На мой стол ложились горы донесений разведслужб о силе турецких «банд», как их называли по настоянию греков, и которые сопротивлялись греческой оккупационной армии. Верховный военный консул потребовал немедленно доложить об истинном положении дел. Офицеры союзников не допускались во внутренние области страны, поэтому у нас не было ничего, кроме этих донесений. Большая часть из них представляла собой дикие догадки или пропагандистские уловки. Количество областей, где орудуют банды, колебалось он единиц до нескольких тысяч. Я должен был подготовить карту распределения количества и мощи турецких войск. По тону каждого донесения я пытался догадаться, чем руководствовался его автор, по стилю письма — насколько он все преувеличил. Я составил вполне прилично смотревшуюся карту, которую специальным курьером отправили в Париж.
Сразу после этого турки предоставили офицерам союзных армий безопасную возможность увидеть все собственными глазами. Донесения очевидцев с точностью, доходящей до абсурда, совпадали с моими выкладками.
Смирнская миссия преподала мне урок грубой лжи, который мне никогда не забыть. Турецкий представитель представил на наше рассмотрение донесение, в котором с ужасающими подробностями описывалось, как греческое военное подразделение зверски расправилось с тридцатью семью турками, среди которых были и мужчины, и женщины, а их тела были сброшены в колодец. Отравление колодца рассматривалось как особое злодеяние.
Мистер Стергиадис, чтобы, как я думал, выиграть время, предложил провести расследование. Генерал Хар дал свое согласие и приказал мне отправиться на место событий с французским и немецким представителями, чтобы они не зависели от переводчиков, так как я был единственным штабным офицером, говорившим по-турецки.
Железнодорожное сообщение Смирна-Аидин было разрушено во время войны, но рельсы остались целы. Мы сели в дрезину — небольшую открытую повозку, заправляемую бензином, — охраняемые четырьмя вооруженными мужчинами. Полагаю, это были бенгальские уланы из охраны главнокомандующего.
Дорога пролегала через руины Эфезуса, возвышающиеся над зеленым морем лакрицы. В конце пути нас ждали лошади, и мы отправились к месту убийства, расспрашивая жителей близлежащих деревень. Все слышали о происшествии, но каждый рассказывал свою версию. Чем ближе мы подъезжали, тем более неопределенными и неуверенными становились рассказы. Единственное, в чем были уверены все, так это в отравлении колодца. На месте преступления мы быстро составили истинную картину произошедшего. В колодец свалилась овца. Услышав ее вопли, люди решили, что произошло убийство и не осмеливались заглядывать в него несколько дней. За это время вода в колодце отравилась, поскольку была середина августа и труп быстро разлагался. Хотя все очистили за десять дней до нашего приезда, воду все еще нельзя было пить.
Думаю, что многие, если не большинство ужасающих историй, случившихся в военное время, похожи на эту. Доля правды присутствует в каждой, но безудержное воображение и предвзятые мнения превращают факты в отвратительную ложь.
На обратном пути в Аидин турки попросили меня заехать в Сеук, где действительно была нужна помощь. Я оставил своих спутников, намереваясь вернуться в Смирну на следующий день. Они же занялись собственными расследованиями.
Сеук — это долина в извилине реки Меандр, сегодня одна из богатейших долин в Анатолии, но в то время практически не заселенная из-за свирепствовавшей там малярии. Раньше я никогда не видел такого зрелища, которое открылось нам, когда мы миновали нижний водораздел. Долина реки Меандр шириной около двадцати миль была полностью покрыта бледно-голубым ковром из москитов. Я не мог в это поверить, покуда мы не поехали через лакричные поля. В те дни там совсем не проводилось культивационных работ, а лакричный корень собирали зимой, когда москиты спали. Когда-то было заключено соглашение с Америкой о выращивании там табака, но, вероятно, мистер Врингли с его жевательной резинкой истощил всю почву в этой области.
В Сеуке мне показали трупы двоих людей, погибших от холеры. Зрелище было тяжелым. Никто не осмеливался подойти к ним близко и похоронить, так что вонь стояла невообразимая. Я посоветовал засыпать их известью. Этого не сделали, наверное, потому, что крестьяне полагали, что кто-нибудь захочет их еще увидеть. Мое присутствие, однако, убедило их в обратном. Раньше я никогда не видел жертв таких болезней, как холера и малярия, и, признаюсь, был напуган. Несмотря на это, я задержался в деревне на два дня, пока посланный в Смирну человек не привез с собой доктора.