Свидетель защиты

Монастырев Владимир

Наводила на размышление и готовность подсудимого все подтвердить, все признать. Поначалу судья видел в этом свидетельство искреннего раскаяния и желания помочь суду, позже усомнился — так ли это. Многолетний опыт подсказывал: что-то здесь не так, что-то противоестественное есть в активном нежелании подсудимого защищаться. Допрос самого Олега Седых только усилил недоумение судьи.

— Вы понимали, что, отобрав у Козловой деньги, лишали ее средств к существованию? — спросил заседатель в бостоновом пиджаке. — Ведь она живет на пенсию.

— Понимал, — ответил Олег, не поднимая головы.

— Вы понимали, что, нанося Козловой удар на лестнице, ставите под угрозу не только ее здоровье, но и жизнь?

— Да, понимал, — тотчас ответил Олег.

—

Колебались ли вы в течение того часа, что преследовали Козлову?

— Нет.

Зал слушал ответы подсудимого, затаив дыхание. Все, кто знал Олега Седых, ушам своим не верили. Да полно, Олег ли это?

Отец Олега сидел бледный, кусал губы. Вера Сергеевна слушала, не поднимая глаз, левая щека у нее нервно подергивалась.

Андрей Аверьянович перевел взгляд на Олега. Внешне он был спокоен, но посмотреть в зал не решался, вперив глаза в одну точку. На правом виске и на мальчишеской бледной шее вздулись и пульсировали вены. Нелегко давались ему эти односложные ответы.

Закончился допрос обвиняемого, за судейским столом задвигались, листая бумаги, покашливая, а в зале все была тишина, люди не решались перемолвиться словом, взглянуть друг на друга.

В этой гнетущей тишине начал свою речь обвинитель.

Он встал, отер белым платком щеки и шею — батарея сегодня грела пуще вчерашнего — и заговорил об ответственности за судьбы молодежи людей взрослых — всех взрослых, сознательных граждан и в особенности родителей и учителей.

— Перед нами случай редкий, — говорил прокурор. — Молодой человек, характеризуемый свидетелями и документами с положительной стороны, совершает тяжкое преступление и здесь, на суде, цинично, не раскаиваясь ни в чем, признается в этом преступлении. Ни за что не поверю, что до преступления это был один человек, после сделался другим. Просто не видели, каким он был раньше, не разглядели. И это один из горчайших уроков, какие дает нам дело Олега Седых…

Андрей Аверьянович слушал обвинителя, кутаясь в пальто: от окна, как и вчера, тянуло холодом.

Заканчивая свою речь, прокурор потребовал самого сурового наказания, какое предусматривалось 145-й статьей уголовного кодекса.

Зал молчал. Речь обвинителя была убедительна, если бы относилась к кому-то другому, а не к Олегу Седых, которого большинство присутствующих в зале хорошо знало.

Сбросив пальто на спинку стула, поднялся за своей кафедрой Андрей Аверьянович.

— Нельзя не согласиться с обвинителем, что перед нами редкий случай, — начал он. — Все, кто слышал ответы обвиняемого во время его допроса и раньше, когда он подтверждал показания свидетелей, все слышавшие эти ответы не могли не поражаться беспощадности, с которой он к себе относился. Откуда эта беспощадность? От раскаяния? Но он ни в чем здесь не раскаивался. Так почему же он так упорно добивался, чтобы его изобличили в преступлении, словно бы крича все время: «Да, это я ударил, да, это я отобрал деньги»?

Так вести себя может либо закоренелый преступник, либо человек, который хочет выдать себя за преступника, так безоглядно этого хочет, что даже переигрывает.

Я считаю, что Олег Седых не совершал преступления, в котором его здесь обвиняют.

Мне, разумеется, сейчас же возразят: «Но он признался. Признавался на допросах во время предварительного следствия, признался и здесь, в суде. В присутствии родителей и своих учителей, в присутствии товарищей признал свою вину».

Но я буду настаивать: Олег Седых не виноват в том преступлении, за которое его здесь судят. Он себя оговорил…

Все, что извлек из дела Олега Седых и что подтвердили своими показаниями свидетели, Андрей Аверьянович предъявлял сейчас суду. Какие же улики против Олега собрал следователь? Книга, оброненная на месте преступления, показания дворника Курочкиной, которая узнала парня в плаще. В лицо она его не видела, а плащ узнала. Но книгу, которую брал в библиотеке Олег, мог читать его брат Игорь. Но в таком же плаще, как у Олега, ходил Игорь. И ударил на лестнице Анну Георгиевну

Козлову Игорь, а не Олег, которого там в тот злосчастный вторник и не было. Именно поэтому он и повел следователя и понятых, выйдя из ворот, направо, к улице Коммунаров. Запутывать следствие он не собирался. Зачем, если он признался во всем? Просто он не знал, куда пошел истинный преступник. И книгу в тот день унес из дома не Олег, а Игорь, поэтому и утверждал Олег Седых на следствии, что в руках у него ничего не было. Все это легко было бы установить в ходе следствия, если бы не гипнотическая сила признания. Преступник найден, признался безоговорочно, все остальное несущественно.

Обратил внимание суда Андрей Аверьянович, и на то, что следствие так и не ответило на вопрос о мотивах преступления. Зачем понадобились Олегу Седых эти тридцать рублей? Куда он их истратил? И на следствии и на суде обвиняемый не смог вразумительно ответить на эти вопросы. Не смог потому, что денег этих у него не было и никуда он их не тратил.

— Так обстоит дело, — продолжал Андрей Аверьянович, — когда мы непредвзято сопоставляем показания Олега Седых с фактическими обстоятельствами и показаниями свидетелей. Это сопоставление опровергает признание обвиняемого. С еще большей силой опровергает его сам обвиняемый, своими нравственными качествами и моральным обликом. Обвинитель сказал в своей речи, что окружавшие Олега люди не увидели, каков он, не разглядели его, и это один из горчайших уроков разбираемого здесь дела. Суд наш не выполнил бы своей задачи, если бы только определял меру наказания и не извлекал уроков из тех жизненных явлений, с которыми сталкивается. И из дела Олега Седых следует извлечь уроки, и суд, я уверен, их извлечет. Тут я не стану возражать обвинителю. Но я не могу согласиться, что окружавшие Олега люди не разглядели его. В деле есть интереснейший документ — письмо учеников 10 «А» класса, того, в котором учился обвиняемый. Не могу удержаться, чтобы не процитировать из него несколько мест…

Андрей Аверьянович прочитал из письма десятиклассников отрывки, которые привлекли его внимание еще при первом знакомстве с делом.

— Очень точно и определенно рисуют своего товарища десятиклассники, — продолжал он. — «Ни соринки жадности». «Если бы Олегу нужны были деньги даже для спасения брата, он бы все равно не смог ограбить старуху». Обратите внимание на эти слова: «даже для спасения брата…». Я читал доклады Олега Седых, которые он готовил для литературного кружка. Это тоже документы, из которых проглядывают лицо и мысли автора. Лицо симпатичное, мысли благородные. Большинство учителей Олега, родители его недоумевают, как могло случиться, что он оказался на скамье подсудимых, да еще обвиняемый в таком тяжком преступлении. И не потому недоумевают, что проглядели его дурные наклонности и его моральное падение, а потому, что не проявлялись у него дурные наклонности… Тотчас возникает вопрос: почему же тогда молодой человек, благородно мыслящий, добрый и умный, выгораживает преступника, беря на себя его вину? Попытаюсь ответить и на этот вопрос…

Андрей Аверьянович долго ломал голову над задачкой, решение которой сейчас должен был предъявить суду. Она, эта задачка, была тем более сложна, что подкрепить ответ на нее документами, прямыми уликами он не мог. Ему предстояло углубиться в область психологии, исследовать сложные семейные отношения. Имел ли защитник на это право? Андрей Аверьянович полагал, что не только имел право, но и обязан был это сделать.

Михаил Михайлович открыл ему семейную тайну, разглашать которую Андрей Аверьянович не мог: по-прежнему никто не должен знать, что братья Седых — сводные братья. Но сам-то Андрей Аверьянович это знал. И понял он из разговора с Михаилом Михайловичем: в сердце матери старший сын занимал больше места, нежели младший. Олег это чувствовал. И, видимо, не только не испытывал ревности, но считал справедливым. Сказал же он Андрею Аверьяновичу с неподдельной горечью о том, что Игорю не везет, люди обходятся с ним излишне сурово, а он заслуживает лучшей участи.