Свидетель защиты
Шрифт:
«Рядом с огромным мужем она выглядит девчушкой», — подумал Андрей Аверьянович и отметил, что глаза у нее совсем синие и что смотрит она так же прямо и неотступно, как муж. И хотя он громадный и тяжелый, а она маленькая, и легкая, они чем-то похожи друг на друга — отсутствием суетливости, умением смотреть на собеседника, что ли.
Небольшая комната казалась просторной оттого, наверное, что в ней было мало мебели — стол, стулья, этажерка с книгами и легкий старомодный диванчик с плетеной спинкой. Заметив беглый взгляд Андрея Аверьяновича, Анна Ивановна сказала, словно бы извиняясь:
— У нас не очень уютно, недавно переехали.
«Наверное,
— А где же Елена Викторовна? — спросил директор.
— Гуляет с Борей, — ответила Анна Ивановна. — А вот и они…
В передней стукнула дверь, щелкнул замок. В комнату вошли сухонькая, похожая на Анну Ивановну, старушка и крупный, на толстых ножках мальчик, крутолобый, как отец, и синеглазый, как мать.
Андрей Аверьянович встал и пожал руку Елене Викторовне, присел на корточки и сказал мальчику:
— Ну, здравствуй, будем знакомы.
— Здр-равствуй, — четко выговаривая «р», ответил мальчик.
— Я поставлю чайник. — Анна Ивановна сорвалась с места и кинулась было на кухню.
— Не стоит, — остановил ее Валентин Федорович, — мы ненадолго.
— А я бы не отказался от стакана крепкого чая, — сказал Андрей Аверьянович, — с вашего позволения.
За чаем Андрей Аверьянович расспрашивал обо всем — и о том, какое хозяева любят варенье, и где Анна Ивановна познакомилась с Кушелевичем, и кем работал покойный муж Елены Викторовны. Принесли альбом с семейными фотографиями, и Андрей Аверьянович с интересом смотрел их, выслушивал пояснения, переворачивал карточки, ища даты и надписи.
Он увидел Кушелевича в таком же возрасте, как сейчас его сын. Сходство было несомненным. Мальчик на фотографии одет в матроску и во взрослые брючки со складочкой: парадный костюм, в котором родители водили его с собой на прогулку. Мальчишке было неудобно в этом одеянии, и это читалось на его смышленой мордашке… Потом Кушелевич, вытянувшийся, худущий, с запавшими глазами, стоял, склонив голову набок, и тоскливо смотрел в аппарат. 1945 год. Отец погиб в сорок втором, мать одна растила сына и двух дочерей, жили трудно. Год спустя из разоренной Белоруссии они переедут на Кубань, к родственникам матери, но и здесь им поначалу пришлось не сладко, Кубань тоже не обошла война.
Тринадцати лет Николай Кушелевич пошел работать. Был ездовым в колхозе и прицепщиком, сопровождал скот по железной дороге. Потом семья переехала в город, и Николая взяли на мебельную фабрику, сначала разнорабочим, потом учеником столяра. Был он не по годам рослым и сильным, и в отделе кадров сквозь пальцы посмотрели на его несовершеннолетие. Работа в колхозе не оставила следа в семейном альбоме, зато в первый же год работы на фабрике Николай фотографировался трижды, и можно было проследить, как неуклюжий, длиннорукий подросток превращался в стройного парня, как твердел, делался уверенным его взгляд, как он становился рабочим человеком.
В том же году Кушелевич пошел учиться в вечернюю школу. Осталось много снимков с друзьями по школе, групповых, сделанных в конце учебного года, — ученики в несколько рядов лесенкой, в центре преподаватели. На этих снимках Андрей Аверьянович легко находил Кушелевича — он стоял всегда в последнем ряду, возвышаясь своей лобастой головой.
Работая мастером на фабрике, Кушелевич окончил вечернюю школу и поступил в институт, на заочное отделение.
— Почему он выбрал зоологию? — спросил Андрей Аверьянович.
— Он с детства любил природу, — ответила Анна
— Давний и постоянный читатель Брема? У него, наверное, и дома были животные, но почему-то на фотографиях я их не вижу.
— Он мечтал завести собаку, но жили мы на чужих квартирах, тут уж не до собаки…
Андрей Аверьянович допил чай и стал прощаться. На улице он сказал Валентину Федоровичу:
— Этот ваш Кушелевич великий мастер создавать против себя улики. Так и напрашивается версия: ловил Моргуна, но не поймал, тот оказался хитрым и изворотливым. Встретил его в лесу, вспомнил все, что браконьер там натворил, конечно же, пришла на память и освежеванная лань, которую Кушелевич вспоил молоком через соску; подумал он и о том, что Моргун еще может наделать, и — ружье было заряжено на волка, — как по волку, ударил по злостному хищнику. И еще прошу заметить: люди, идущие в высшие учебные заведения не на ту специальность, которая до этого была их профессией, как правило, одержимые люди. Кушелевич достиг определенного положения на мебельной фабрике — мастер, он оставил все и пошел на зоологический факультет. Это его давняя страсть и призвание, и он полагал себя обязанным не только изучать, но и охранять животный мир заповедника всеми средствами.
— Кушелевич действительно зоолог сто призванию и работал со страстью, — сказал Валентин Федорович, — тут вы правы. И версия ваша логически выстроена правильно. Но — это формальная логика. Так рассуждать можно, только если отвлечься начисто от живого Кушелевича, от его характера, от его биографии, от его семьи. Но я не могу от этого отвлечься, отстраниться.
— Я тоже, — отозвался Андрей Аверьянович. — Логическое построение это пришло мне в голову только потому, что оно может возникнуть у судей. Значит, нужно иметь средства, чтобы его разрушить.
— Наш визит к Кушелевичам вооружил вас чем-нибудь для этого?
— Я лучше увидел Кушелевича. Жена его, как я понял, работает библиотекарем?
— Да, в городской библиотеке. Это тоже имеет значение?
— Едва ли. Я просто так спросил, чтобы удостовериться. Она хорошо держится, видимо, женщина с характером.
— Хорошая семья, — вздохнул Валентин Федорович, — милые люди. Я с удовольствием бывал у них дома. Атмосфера дружбы у них, любви, доброжелательства. Все это ненавязчиво, не напоказ, а так вот есть всегда, и это чувствуется, и отдыхаешь с ними. Теперь в этой семье черные дни: муж в тюрьме, жена терзается неизвестностью, в страшной тревоге. Обвинение в убийстве! Легко сказать! Когда я об этом вспомню, подумаю, места себе не нахожу. И, главное, из-за чего все это? Почему честные, добрые люди должны страдать и мучиться? Потому, что мы попустительствуем браконьерам и прочей нечисти, церемонимся с ними, миндальничаем.
— У матери убитого сейчас тоже не праздничные дни, — вставил Андрей Аверьянович.
— Разумеется. Матери больно, ее можно пожалеть, но и спросить с нее можно: сын-то вырос лесным волком, а не полезным членом общества. Кто виноват?
— Классический вопрос. Сталкиваясь, с бедой или преступлением, люди в категорической форме спрашивают: кто виноват? И ждут однозначных и безусловных ответов.
— Как же иначе?
— А мне по роду своей деятельности нередко приходится доказывать, что если Эн Эн и виноват, то не в такой мере, как это на первый взгляд кажется, то есть мой опыт свидетельствует, что далеко не всегда можно дать категорический ответ на вопрос: «Кто виноват?».