Свидетель защиты
Шрифт:
— Но улики против него?
— Увы. Кроме всего прочего, оказалось, что у Моргуна в патронах были дробовые заряды. В сумке нашлись патроны и с картечью, а в стволах — бекасинник. Вроде бы выходит, что он и не собирался стрелять в Кушелевича, не угрожал его жизни.
— Но Моргун оказался на территории заповедника с ружьем, это нарушение закона?
— Которое можно квалифицировать как неумышленное. При желании.
— То есть?
— Это случилось на границе заповедника.
Андрей Аверьянович, сказав «м-да», встал, подошел поближе
— Трудно будет защищать Кушелевича? — опросил наконец Валентин Федорович.
— Трудно защищать интересы человека, который вызывает антипатию, неприятен.
— В таких случаях можно отказаться, наверное?
— Не всегда, хотя бы потому, что самый отвратительный преступник имеет право на адвоката.
— Надеюсь, Кушелевич не вызовет у вас антипатии.
— Будем надеяться, — сказал Андрей Аверьянович. — Когда расследование заходит в тупик, французы говорят: ищите женщину.
— «Шерше ла фам», так кажется? — усмехнулся директор.
— Так.
— В данном случае французский опыт неприменим. Кушелевич отличный семьянин, любящий муж и отец. Нет, женщину искать тут бесполезно.
— А Моргун? — спросил Андрей Аверьянович.
— Что Моргун?
— Может быть, с его стороны следует поискать?
— Насколько мне известно, — директор пожал плечами, — в деле женщины не замешаны. Разве только мать убитого. Но французы, как я понимаю, мать в число этих самых «ла фам» не зачисляют.
— Ну, если так, — Андрей Аверьянович развел руками, — придется обходиться без французов.
2
На другой день, официально вступив в свои адвокатские права, Андрей Аверьянович познакомился с делом Кушелевича.
Следователь настойчиво спрашивал обвиняемого, точно ли, что Моргун был один, не видел ли он кого еще — до встречи с браконьером или после выстрела. Кушелевич отвечал, что не видел и не встречал до самого туристского приюта. В приюте были только туристы да сторож, который с утра никуда не отлучался.
И в поселке Желобном, допрашивая близких и приятелей убитого, следователь пытался дознаться, кто в этот день уходил в лес и с кем. Уходило восемь человек по разным надобностям, трое ненадолго, пятеро на целый день. Все они утверждали, что не видели Моргуна в лесу, когда и куда он ушел из поселка — не знали. Мать убитого показала, что сын не сообщал ей, с кем и куда уходит. И в тот злополучный день не сказал.
Андрей Аверьянович полагал, что любой из пятерых жителей поселка, уходящих в лес, мог отправиться с Моргуном или встретить его там. Так же, видимо, думал и следователь. Он постарался выяснить, кто из этих пятерых и как был связан с Моргуном. Установили, что трое — Павел Лузгин, Владимир Кесян и Виктор Скибко — его приятели. Но ни один из них в тот день Моргуна не видел, так они утверждали. И никаких доказательств того, что они знают об этой истории больше,
Обследование места происшествия не дало следствию вещественных доказательств. Пыжа от заряда не нашли, пулю — тоже, она пробила горло Моргуна навылет. Экспертиза засвидетельствовала, что стреляли не ближе чем с двадцати метров. Могли стрелять и с сорока, и с пятидесяти, но это стало несущественным после того, как провели следственный эксперимент на месте убийства и установили, что из того молодого пихтарника, на который указывал Кушелевич, нельзя было прицельно стрелять в Моргуна. А Кушелевич стоял на своем — стреляли оттуда. Он утверждал, что хотя стрелявшего и не видел, но явственно слышал, откуда шел звук выстрела.
После следственного эксперимента следователь, видимо, перестал колебаться и отбросил другие версии, если они и были. Осталась одна: стрелял Кушелевич.
Чтобы собраться с мыслями, Андрей Аверьянович, покинув прокуратуру, отправился побродить по городу. Он здесь не был года три и с любопытством оглядывал новые дома, площадь с бронзовым Лениным, энергично выбросившим руку. Центральная улица выглядела чистой, даже нарядной, строго под прямым углом пересекали ее другие улицы, широкие и одноэтажные, уходившие одной стороной в степь, другой — упиравшиеся в лесистый холм, за которым рисовались вершины гор, и казалось, что они совсем близко, стоят прямо за этим холмом. А до них было добрых полсотни километров.
«Так и у нас бывает, — пришло в голову Андрею Аверьяновичу, — кажется, истина — вот она, рядом, стоит только протянуть руку. А до нее идти и идти». Тотчас он усмехнулся и подумал: «Если подобные сравнения и сентенции станут часто приходить в голову, надо хлопотать о пенсии и садиться за мемуары».
Во второй половине дня Андрей Аверьянович получил свидание с подзащитным.
Николай Михайлович Кушелевич был высок, в плечах — косая сажень, когда здоровались, Андрей Аверьянович ощутил пудовую тяжесть и сдерживаемую силу его широкой ладони. И лицо у Кушелевича было широкое, с крутым лбом, с белесыми бровями, со светло-серыми, широко расставленными глазами, которые глядели на собеседника прямо и неотступно. Говорил он неторопливо, степенно, частенько произносил вместо «я» «а», и получалось у него не «упрямо», а «упрамо». Не надо было заглядывать в анкету Кушелевича, чтобы определить, что родился и вырос он в Белоруссии.
Сидел Николай Михайлович на табурете прямо, широко расставив тяжелые ноги в сапогах сорок пятого размера, руки спокойно лежали на коленях. Он рассказал Андрею Аверьяновичу то же, что и директор заповедника.
— Откуда раздался выстрел? — спросил Андрей Аверьянович.
— Стреляли у меня за правым плечом.
— Вы заметили — откуда?
— Я оглянулся на выстрел, но никого не увидел и бросился к Моргуну.
— Почему вы сразу бросились к Моргуну? Падение могло быть инсценировкой, чтобы побудить вас выйти из-за укрытия.